— Твои бы слова да Богу в уши! — глубокомысленно протянула я, отбирая у прожорливой Каюмовой вареное яйцо.

— При чем тут Бог-то? Мои бы слова да в уши бандитам! Эх, знать бы с самого начала, что Бирюков с бандитами связан, так не надо было его и из театра выносить: пусть бы там лежал, милицию дожидался! На мафию все спишется. Нам сейчас, главное, сидеть и носа не высовывать. А там время пройдет — все утрясется!

Майонез оказался жидким и при первом же нажатии на пакетик брызнул прямо на стену, выложенную розовым кафелем. Пришлось схватить с раковины губку и начать в хорошем темпе подбирать жирные капли с заварного чайника и сахарницы.

— Одного вот не понимаю… — Я прополоскала губку под краном и капнула на нее немного моющего средства. — Какое отношение ко всему этому имею я? Зачем надо было меня нанимать? Нет чтоб его где-нибудь в темном лесочке грохнуть!

Или, еще того лучше, пьянку на двоих организовать с каким-нибудь алкашом. Нож тому алкашу потом подсунуть, он и не вспомнит, что вчера было и кто с кем поссорился. По-моему, так идеальный козел отпущения.

— Ну, бандитской логики тебе все равно не понять. — Каюмова потянулась и через голову сняла серый, крупной вязки пуловер. — У тебя свои преступные методы, у них свои. Просто радоваться надо, что нас в речку не скинули, да из автоматов не прошили. А то бы пара очередей — и все довольны!

Насчет «всех» Наталья конечно же загнула: не думаю, что известие о моей смерти так уж обрадовало бы моих бывших коллег, родственников, а также драгоценного Пашкова. Впрочем, Пашков, вполне возможно, уже утешился в объятиях очередной подружки, а то даже импортировал в Новосибирск ту свою пассию из «Звезды»; Скорее всего, меня уже и не ждал. Во всяком случае, думать о нем сейчас не хотелось. Я поправила на столе клеенку, поставила в самый центр бутылку и с преувеличенной бодростью провозгласила:

— Кушать подано! Прошу, пожалуйста, отужинать…

Минут через десять мы ощутили первые, еще приятные симптомы опьянения: едва заметное головокружение, удивительное чувство свободы и легкую неповоротливость языка. Натальины бледные щеки раскраснелись, глазки заблестели. Жестикулировала она теперь так активно, словно за сурдоперевод получала дополнительную плату.

— Понимаешь! — Ее рука металась над столом, едва не вписываясь в мой нос. — Если бы не вся эта фигня, мы бы ведь никогда не познакомились! Ты понимаешь — ни-ког-да! И не было бы у меня такой подруги! Верной, надежной, на которую можно положиться!

— Не было бы! — соглашалась я, обмакивая в майонез последний кусок сосиски.

— По-моему, можно пожертвовать энным количеством нервных клеток ради того, чтобы найти настоящего друга? Ты согласна?

— Согласна.

— Так почему же ты тогда не радуешься?! Почему сидишь такая мрачная? Все у нас будет хорошо, Женька! Ты мне веришь?

Я верила и параллельно наполняла наши стопки. Мне на самом деле нравилась Каюмова. Просто я, видимо из-за душевной черствости, не могла выражать свои чувства столь энергично.

Когда мы, исчерпав тосты за безопасность полетов и за скорейшее окончание наших мытарств, выпили за то, чтобы нам попадались только чуткие режиссеры, умеющие ценить наш талант и актерскую индивидуальность, раздался телефонный звонок.

Слегка пошатываясь, я встала и, скользя ладонью по стене, вышла в прихожую.

— Жень, это ты? — проухал в трубке знакомый Лехин голос. — Ты дома, что ли? А я тут тебя ждал-ждал, думал уже: может, что случилось?

Стыд запоздало колыхнулся в моей душе, как сонная рыбка в банке.

Действительно, бедный Леха ждал меня сегодня с семи часов в этой трижды проклятой «Лилии». Однако вчера, назначая свидание, я была твердо уверена, что приду. Просто обстоятельства изменились, причем не в лучшую сторону. Угрызения совести пару раз вяло куснули меня, скорее для порядка, и утихли.

— Слушай, ты извини меня, — я старалась говорить трезво и проникновенно, — но так уж получилось… В общем, я улетаю на родину, мы, наверное, больше не увидимся. Спасибо тебе за все: за то, что ты готов был прийти мне на помощь, за то, что ты просто есть… Ты на самом деле очень привлекательный мужчина, но…

Прощай, Алеша, я буду тебя помнить!

Годовой запас красноречия и пафоса был исчерпан. В страстный прощальный монолог я вложила столько энергии, что, кажется, даже вспотела. По идее, влюбленный сотрудник автосервиса сейчас должен был бледнеть, рыдать и в яростном бессилии кусать трубку. Однако вместо этого, он огорошил меня неуверенным и несколько заторможенным:

— Да?.. Понятно… А я вот хотел узнать, чем ты сейчас занимаешься?

В моей памяти почему-то немедленно всплыли плановые рейды школьного родительского комитета по квартирам учеников. Обычно тети в меховых шапках и редкие несчастные дяди, жалкие оттого, что им хочется смотреть футбол, а не проверять оболтусов, заходили в комнату именно с такой фразой: «Ну и чем ты занимаешься?» Леха не был похож на члена родительского комитета. Однако ответила я ему с той же степенью искренности и гораздо большей степенью досады: