Шрифт:
– Ты...
– произнес Жермен, задыхаясь.
– Ты...
– Здравствуй, - улыбнулась она, поспешно вспрыгивая на кровать, и подобрала под себя ноги. Поправила волосы.
– Как у тебя дует...
Он медленно приблизился.
– Ты неожиданно... ты всегда так редко и так неожиданно...
– Конечно, - ответила она просто.
– Зачем приходить, когда ты и так ждешь? Неинтересно.
Они помолчали. Он подошел вплотную.
– Опять неудача?
– спросила она.
– Да.
– Я же говорила. Помнишь, я же говорила. Ты никогда не встретишь замены. И всегда будешь один.
– Да.
Он попытался коснуться ее волос, но она гибко уклонилась. Когда-то этим движением она уклонялась, играя и дразня, теперь - всерьез.
– Почему ты появляешься лишь когда мне плохо?..
– Когда тебе хорошо, с тобой скучно. Ты такой глупый...
– она хихикнула.
– А потом... когда тебе хорошо, ты можешь посмотреть на меня новыми глазами, сравнивая с теми, кто сделал тебе хорошо. А ты должен любить только меня.
– Да.
Она улыбнулась, чуть ежась от сквозняка.
– Знаешь, - доверительно сказал он, - иногда мне кажется, что тебя вообще никогда не было. С самого начала была только картина в золотой раме.
– Может быть.
– А иногда мне кажется, что ты и не умирала совсем, а просто убежала. Потом, как говорят, ты вышла за какого-то маклера, с которым познакомилась у меня на глазах - когда мы ужинали в "Жоли жардэн", он случайно подсел за наш столик... А я, дурак, взял его на работу, в клинику...
– Может быть, - она, улыбаясь, надавила ему на нос. Он с силой схватил ее за локоть и заломил назад; она вскрикнула, запрокинувшись так, что черный поток ее волос едва не касался постели.
– Будь со мной этой ночью.
Она даже не пыталась высвободиться. Ждала, когда он выпустит ее сам. Знала, что он выпустит ее сам.
Он выпустил ее.
– Я ужасно люблю тебя, - сказала она задумчиво.
– Почти как себя. А если женщина столь горячо любит, у нее сразу же сделается ребенок. Что я буду делать в картине с ребенком?
– она взглянула ему в глаза, как бы ища защиты.
– Это нарушит композицию.
Взгляд ее был наивен и чист. Она помедлила и добавила:
– Ведь я должна быть юной. Всегда.
– Я сейчас позову слуг, - тихо произнес он.
– Буду держать тебя, а они сожгут картину. И ты останешься здесь.
– Я умру вместе с ней, - ответила она безмятежно.
– Исчезну. Разве ты не понимаешь?
Он молчал.
– Я же без этого ничто. Без цветущих яблонь, без золотой рамы, в которую ты меня вставил.
– Почему?
– хрипло спросил он.
– Потому что... потому, - она улыбнулась вновь и переменила позу, устав по-девчачьи стоять на коленях. Стыдливо поправила тунику.
– Ты убежал в этот замок. Отними у тебя этот замок, что от тебя останется? А я убежала еще дальше, в картину. Ты ведь знаешь, ты должен знать - чем дальше убежит человек, тем больше его любят, тем больше ему позволено. Помнишь, я называла тебя смешным, омерзительным и жалким, а ты целовал мне руки и твердил о своей любви... Не будь я картиной, разве ты стерпел бы?
Он сел на постель рядом с нею. Она мечтательно смотрела во мрак. В неподвижных, будто остекленевших глазах ее мерцали звезды далеких свечей.
– Всю жизнь я хотела, чтобы меня любили, - тихо и страстно выговорила она.
– Быть картиной - самый легкий способ этого добиться. Любить самой ужасно хлопотно, я пробовала с тобой тогда, и мне не понравилось... Змея не убила меня - спасла. Ты разлюбил бы...
– Нет.
– Может, и нет. А может, и да. Это как атомная война - может, будет, может, нет - а страх всегда. А теперь ты никогда не разлюбишь, и самое главное - без всяких усилий с моей стороны, я даже пальцем о палец не ударю для этого. А потом ты умрешь, меня увидят другие и полюбят тоже, и так будет вечно.
– Ты прекрасна только пока я люблю тебя. Ведь только я помню тебя живой.
– Нет, не обольщайся. Я прекрасна, пока меня любит хоть кто-нибудь, все равно кто. Это будет вечно, Орфи, вечно. А ты... Ты любишь меня, пока хоть кто-нибудь любит тебя. Это дает тебе силы. Поэтому тебя всегда будут любить - ведь ты убежал.
– Но как можно - знать, что тебя любят, и оставаться спокойной, равнодушной! Другие люди...
– Это меня не касается.
– Но меня-то касается! Меня касается все! Я забочусь о...
Она тихонько засмеялась и помотала головой как бы в недоумении.
– Трусишка. Никак не можешь признаться себе, что тебе уже все неинтересно. Тебя касаюсь лишь я. А меня никто не касается, лишь я сама.
– Но это смерть...
– Конечно. Я же умерла, я картина. А ты между мною и всем остальным, еще не здесь, но уже и не там. Как же ты не понимаешь, ты же сам учишь убегать.
– Нет!!
– закричал он сразу, точно готов был это услышать.
– Нет!! Я учу доброте, спокойствию, лечу...