– Не помню.

– Да ты, наверно, ни разу его и не видел. А мы с тетей частенько смотрим Джеки Глисон – «Бонанзу», «Я люблю Люси», все то, что она смотрела, когда еще жила здесь, в Майами. – Она притормаживает у злополучного почтового ящика в конце дорожки. По сравнению с Люси Скарпетта живет скромно. И насчет дома она ее предупреждала.

Во-первых, он слишком шикарный для этого района, говорила Скарпетта. Покупка его была глупостью. Люси выложила за трехэтажный особняк общей площадью одиннадцать тысяч квадратных футов девять миллионов долларов. Площадь всего участка – около трети акра. Травы здесь не хватит даже накормить кролика, все камень и камень да еще крохотный бассейн, фонтанчик и несколько пальм. А ведь тетя Кей была против ее переезда. Место слишком открытое и небезопасное, сюда легко добраться на лодке, предупреждала Скарпетта, но Люси плохо ее слушала, потому что была поглощена обустройством новых владений, одержима мечтой осчастливить Генри. Ты еще пожалеешь, сказала Кей. Люси перебралась на новое место всего три месяца назад и уже жалеет. Жалеет так, как мало о чем жалела в жизни.

Она нажимает кнопку на пульте дистанционного управления – открыть ворота и гаражную дверь.

– Зачем? – спрашивает Руди, имея в виду ворота. – В этой чертовой дорожке не больше десяти футов.

– Без тебя знаю, – сердито отвечает Люси. – Как я ненавижу этот чертов дом.

– Не успеешь опомниться, как кто-нибудь проскочит вслед за тобой.

– Придется его убить.

– Это не шутка.

– А я и не шучу.

Гаражная дверь медленно опускается за ними.

Люси паркует «модену» рядом с черным «феррари», двенадцатицилиндровым «скальетти», которому так и не суждено познать всю свою мощь в мире, регулирующем скорость. Выходя вместе с Руди из машины, она старается не смотреть на черного красавца с разбитым капотом и уродливым изображением огромного глаза с ресницами, нацарапанным на капоте, покрытом чудесной, с отливом, краской.

– Не самая приятная тема, – говорит Руди, проходя между двумя «феррари» к ведущей в особняк двери. – Но ведь такое возможно, согласна? – Он показывает на изуродованный капот черного «феррари», хотя Люси и отворачивается. – И я вовсе не уверен, что это сделала не она сама, что она не устроила спектакль.

– Она ни при чем, – возражает Люси. – Знаешь, мне пришлось дожидаться этой машины целый год.

– Дело поправимое. – Руди засовывает руки в карманы и ждет, пока Люси деактивирует охранную систему, включающую всевозможные детекторы и камеры наблюдения, как внешние, так и внутренние. Только вот камеры не записывают. Люси не хочет фиксировать свою личную жизнь, и отчасти Руди ее понимает. Ему бы и самому не хотелось, чтобы каждый его шаг в собственном доме записывался скрытыми камерами, хотя в последнее время записывать особенно и нечего. Он живет один. Когда Люси решила, что не будет устанавливать в доме и вокруг него записывающие камеры, она жила не одна.

– Может, стоит заменить камеры на записывающие? – предлагает Руди.

– Нет. Я собираюсь избавиться от этого дома.

Он идет за ней в огромную гранитную кухню, оглядывает просторную обеденную зону, смотрит в широкое панорамное окно с видом на бухту и океан. Высокий, двадцать футов от пола, потолок расписан фреской в духе Микеланджело. С него свисает хрустальная люстра. Стеклянный обеденный стол – ничего подобного Руди в жизни не видел – словно высечен изо льда, о том, сколько она заплатила за стол, обтянутую кожей мебель или громадные полотна с зебрами, слонами, жирафами и гепардами, не хочется и думать. Он не может позволить себе ни лампу, ни шелковый коврик – почти ничего из этого дома, где Люси бывает только наездами.

– Знаю, – говорит она. – Я летаю на вертолете, а у себя дома не могу даже посмотреть кино. Ненавижу этот дом.

– Не напрашивайся на сочувствие.

– Эй, хватит. – Люси дает понять, что разговор окончен. Руди хорошо знает этот тон. В поисках кофе он открывает один из холодильников.

– Чем же ты здесь питаешься?

– Чили. Оно заморожено, но можно разогреть.

– Звучит неплохо. А потом можно сходить в спортзал, а? Скажем, около половины шестого.

– Обязательно.

И только теперь они обращают внимание на дверь. Ту самую заднюю дверь, что ведет к бассейну и через которую меньше недели назад он вошел в ее дом, а потом вышел из него. Дверь заперта, но на стекло с наружной стороны что-то наклеено. Прежде чем Руди успевает понять, что случилось, Люси уже подходит к двери и видит листок белой нелинованной бумаги, который держится на полоске скотча.

– Что это? – Руди закрывает холодильник и смотрит на нее. – Что за чертовщина?

– Еще один глаз. Такой же, как тот. Нарисован карандашом. А ты думал, что это сделала Генри. Она сейчас в тысяче миль отсюда, но ты все равно ее подозреваешь. Ну, теперь все ясно? Хочет, чтобы я знала, что он наблюдает за мной, – сердито говорит Люси, открывает дверь и выходит, чтобы получше рассмотреть рисунок.

– Не трогай! – кричит Руди.

– Ты что, за дуру меня принимаешь? – кричит она в ответ.

– Извините, – говорит, подходя к Кей, молодой человек в фиолетовом халате, маске, шапочке, с защитным козырьком и лишней парой перчаток на руках. Выглядит он пародией на астронавта. – Что нам делать с ее зубными протезами?

Скарпетта пытается объяснить, что не работает здесь, но умолкает, глядя, как два других молодых человека, одетых так, словно ожидают прихода чумы, заталкивают в пластиковый мешок тучную женщину, громадный вес которой не без труда выдерживала каталка.