Святослав Юрьевич Рыбас
Уже нет прежней игры
Анищенко грустно поглядел на свой стол. Это был безобразный канцелярский стол с двумя тумбами и с зеленым сукном. Толстый лист оргстекла прикрывал сукно, на нем стояла лампа с зеленым абажуром и лежала конторская книга, размеченная синими линиями. Анищенко еще не отучился от таких. "Старая привычка, - подумал он.
– И все привычки у тебя старые. Новых не приобрел".
На левой стороне книги были два графика: одна веточка поднималась круче, чем вторая, и, хотя расхождение было невелико, Анищенко знал, что это отдает неудачей.
Он покатал ладонью ручку по стеклу, усмехнулся самому себе и поставил под графиками два аккуратных вопросительных знака. Тоска поднималась в нем.
Откинулся на высокую спинку кресла и глянул в окно. Там синели сумерки, которые превращали оконное стекло в зеркало, задернутое портьерой. "Будто покойник в доме, - сказал себе Анищенко.
– Но постой, дружище, пора разобраться. Найди причину - и выход найдется сам. Что же произошло? Это главное".
Его жена гуляет во дворе с соседками. Кроме него, в квартире никого. Сын давно женился и живет отдельно. По вечерам Анищенко остается в одиночестве.
Ему мешал Зосимов! И тут Анищенко попадал в ловушку.
Он потянулся к лампе и выключил свет. В доме напротив горели окна. На кухнях возились жены, у телевизоров сидели мужья, сыновья искали будущих жен. Все было как будто расписано. И лишь в крайнем окне при рассеянном свете торшера танцевала перед зеркальным шкафом девочка-подросток. Она раскачивала головой с распущенными волосами и перепрыгивала с ноги на ногу. Наверно, один из современных танцев, которые так не нравились Анищенко.
Он глядел на молчаливую пляску, простую и не предназначенную для чужих глаз, а девочка танцевала и танцевала, и каждое ее движение вызывало в нем чувство глухой горечи.
"Эх, Зосимов!
– подумал Анищенко.
– Ведь старость на носу!" Он взглянул последний раз на девочку-подростка с распущенными волосами, чтобы проститься с ней, потом включил свет и засел за свои графики рабочих характеристик двигателя угольного комбайна.
Но Зосимов все равно не выходил из головы!
...Это началось больше тридцати лет тому назад, в одном из шахтерских городов Донбасса. Жизнь Николая Антоновича Анищенко как бы слагалась из двух частей. Круглый сирота и детдомовец благодаря упорству и здоровью смог закончить рабфак, потом индустриальный институт; жил на стипендию, бедствовал, завтракал хлебом и пустым чаем, обедал за тридцать копеек двумя порциями супа или борща, а вечером корпел за книгами по горной науке, к которой не питал любви.
Он учился с остервенением, точно заслоняя этим неумело заплатанные брюки, брезентовые ботинки и голодное костлявое лицо. С девушками он не встречался, не курил и старался вообще избегать ненужных расходов. Слишком сильно хотел стать инженером, вырваться и забыть о скудном детстве, об унизительной бедности.
А у Зосимова тогда было все. Он был знаменит и молод, о нем говорили в трамваях и в очередях, в аудиториях и на шахтах. И Анищенко зло хмурился, когда слышал это имя. Оно было невыносимым и каждый раз подчеркивало его, анищенковскую, убогость.
И тогда началось их странное соперничество. Анищенко светился от бледности и, сцепив зубы, рвался к диплому. Его не могла надолго отвлечь и влюбленность в студентку экономического факультета Веру Забавину. Сероглазая девушка ловила взгляды Анищенко и дружески улыбалась ему, а он густо краснел. Ему было стыдно и больно, но это судьба расставляла ловушки на его пути, и ему нельзя было попадаться в них.
В шахтерском городе, где все были заняты трудным и рискованным делом добычей угля, любили Зосимова. Люди уходили засветло под землю и поднимались на-гора обессиленные работой, и для полноты жизни нужен был какой-то выход, возможность другой, легкой и яркой жизни, которую они мечтали построить. Они видели эту возможность в Зосимове. Он бежал по зеленому полю земли, и над ним всегда было небо, а не сотни метров глухой враждебной породы. Он бежал по зеленому полю и гнал легкий мяч, и казалось, что его высокое поджарое тело в красной майке - это их натруженные широкие тела, жаждущие свободы движений и рожденные для радости. Люди переселяли себя в Зосимова, и в нем сбывались их хрупкие надежды. "Зося, беги!" - орала над полем тысячеголосая тоскующая душа людей, благодарная своему любимцу за самое его существование.
И этот рев не мог не задеть Анищенко.
Покажи им, Зосимов, отомсти за нас всех, беги, Зосимов, по зеленому полю земли!..
Анищенко тоже кричал что-то бегущему человеку, но потом он ни слова не мог вспомнить, и лишь опустошающее чувство высвобождения оставалось в нем, и он, смешиваясь с толпой, медленно брел дамой, в общежитие, по мосту через вытянутый ставок, и мост гудел под ногами, и в темной вечерней воде отражалась тень терриконника, окрашенная по бокам малиновым закатом. Он завидовал Зосимову и переходил с курса на курс. Время шло, и все ближе становился тот момент, когда Зосимов должен был уйти из жизни Анищенко, уйти и освободить его от счастливого соперника, от этой унизительной близости счастливца и неудачника. И поэтому, когда Вера Забавина вышла замуж за Зосимова, он не очень горевал. Время ведь шло и несло с собой перемены...