– Слушай, а как обстоит дело с дачей, построенной этим лже-Ахутиным?

– Это пока единственный шанс. Работаем, Боря. Что из того получится, трудно сказать. Дача нам, утопающим, – соломинка, как ни грустно это сознавать. Короче говоря, поживем – увидим. Мне здесь в помощь ребят дали – все легче.

– Конкретно по Христофорову у вас есть что-нибудь?

– Отрабатываем его связи. Кое-кого из друзей Янчика мы уже прихватили. Но тебе эта публика, думаю, хорошо знакома: молчат, как в рот воды набрали. Дрожат за свою мошну, а посему готовы сожрать собственный язык, но не сболтнуть лишнего. Им подавай только факт, притом документально подтвержденный. В противном случае от матери родной откажутся, скажут – инкубаторские. У меня все. Будь здоров!

– Буду, – мрачно пообещал Савин.

Пули крошили кору, косили пожелтевшие листья, со свистом вгрызались в землю, выбрасывая пыльные фонтанчики, – кольцо окружения стягивалось все туже. Никашкин, морщась, бинтовал полоской от исподней рубашки левую руку – ее зацепило осколком гранаты. Малахов и Фасулаки отстреливались, экономя патроны: целились тщательно, били только наверняка. Когда в поле зрения попадал Георгий, лейтенант про себя дивился: на лице парня сиял восторг, по мнению Малахова, совершенно неуместный в данной ситуации. Стрелял Фасулаки довольно неплохо. При каждом удачном попадании он радостно улыбался во весь рот, и что-то тихо приговаривал на незнакомом Алексею языке.

На немцев они наткнулись случайно, через два дня после выхода из болота на лесной опушке. Их заметил повар эсэсовской части, здоровенный толстомордый битюг, который хотел набрать в термос воды из обложенного деревянным срубом родника. Томимые жаждой, они набрели на этот холодный прозрачный ключ двумя–тремя минутами раньше, чем немец, и не успели спрятаться, уйти в спасительную лесную чащу. Повара снял Фасулаки метким броском ножа. Но тот успел издать предсмертный крик, переполошив расположившихся на привал эсэсовцев. Началась погоня. Обученные охоте на людей, солдаты зондеркоманды действовали слаженно и цепко; оторваться от них так и не удалось…

Алексей отполз за тонкий деревянный ствол и, приподнявшись, посмотрел в сторону неглубокой лесной лощины в их тылу. На её дне, скрытый кустарником, журчал ручей. Только оттуда их еще эсэсовцы не кропили огнем, – видать, не успели обойти, замкнуть оцепление. Немного подумав, он позвал Никашкина. Тот понял его мысль с полуслова.

– Попробуем. Это шанс… Я вас прикрою, – сказал он решительно.

– Почему ты? – К ним подполз Фасулаки. – Разрешите мне, – обратился он к Алексею.

– Нет, – отрезал лейтенант, не вдаваясь в объяснения. У ефрейтора опыта в таких делах гораздо больше, мельком подумал Алексей.

– Уходим! – приказал лейтенант. – Долго не задерживайся, – повернулся он к Никашкину. – Минут пять, не больше.

– Понятное дело… – весело оскалился ефрейтор. Он даже в такой сложной и опасной обстановке не унывал.

Фасулаки и Алексей кубарем скатились в лощину и побежали по дну ручья, продираясь сквозь низко нависшие над водой ветви. Автомат Никашкина бил короткими очередями с равномерностью маятника.

Лощина почти под прямым углом поворачивала на северо-запад в сторону болота. Под высоким глинистым обрывом Алексей заприметил промоину в виде пещерки. Над ней свисал козырек из густо переплетенных корней и сухой травы.

– Туда! – показал он Фасулаки, и полез первым.

Места хватило обоим с лихвой. Отдыхали, дожидаясь Никашкина. Мимо Алексея тихо прошуршал уж, не очень довольный тем, что непрошеные гости нарушили его покой. Он словно штопор ввинтился в ручей и уплыл по течению.

Алексей прислушался. Автомат ефрейтора умолк, только обрывисто и сухо трещали немецкие «шмайсеры». Значит, Никашкин жив, если стреляют, с надеждой подумал Алексей.

Неожиданно Фасулаки крепко сжал плечо лейтенанта и кивком указал вниз по течению ручья. Но уже и Алексей услышал шлепки шагов. И тут над обрывом у самого края лощины, как раз напротив того места, где они затаились, показалась каска, к которой были прикреплены ветки для маскировки.

Немецкий солдат с совсем еще молодым бледным лицом, вытянув по–гусиному шею, смотрел вниз, настороженно прислушиваясь к неумолчному говору ручья. Алексею в какой-то миг показалось, что глаза эсэсовца различили две фигуры в пещерке, – чересчур уж пристально и долго немец вглядывался в кусты возле их убежища – и он стал медленно поднимать пистолет. Но в это время гитлеровец повернул голову и, взмахнув рукой, приглашая кого-то невидимого следовать за собой, исчез, зашуршав опавшей листвой.

Едва Алексей и Фасулаки успокоились, как затихшие было шаги зазвучали вновь, и через минуту два эсэсовца, рослые, дюжие, подошли к пещерке. Одна мысль мелькнула у лейтенанта и Фасулаки – Никашкин! Вот-вот появится ефрейтор – и наткнется на этих громил.

Алексей глазами указал Георгию на переднего, рыжего и потного, как загнанная лошадь, и беззвучно шевельнул губами. Фасулаки прикрыл веки: понял – без лишнего шума…

Малахов прыгнул на спину второму, длиннорукому и прыщавому, в тот момент, когда Георгий, коротко выдохнув, метнул нож. Захватив шею гитлеровца на изгиб руки, Алексей резким рывком швырнул его через бедро и попытался рукояткой пистолета нанести удар в висок. Но эсэсовец был обучен отменно: извернувшись, он резкой подсечкой сбил лейтенанта с ног и, выхватив кинжал, ударил, целясь в горло. Перекатившись, Алексей ушел от смертоносного клинка, но немец опять взмахнул кинжалом…