Очередная Зося или Крыся - Ванда импортировала пухлых польских блондинок, вовсе не для лепки клецок - открыла дверь. Ловко закрыв за ним, служанка, стуча лакированными копытцами, виляя крепким задом и тесемками белого фартучка, пошла впереди к дверям гостиной.

Два силуэта темнели на фоне густо заросшего цветами окна. Тяжелые бархатные портьеры обрамляли их как в театре. На темном этом фоне сизая струйка дыма, дрожа, поднималась к потолку - истлевшая на треть гавана почивала в серебряной пепельнице на круглом столике. На стене среди добротной разномастной живописи висел великолепный поддельный Кандинский.

– Дорогой мой! Ну, наконец-то!
– издалека заволновалась Ванда. Как всегда - преувеличенно радостно. И, цепко хватая его под локоть, подставляя вялые щеки, поворачивая его к гостю, она все той же задыхающейся скороговоркой, вместе с кислым запашком, выдохнула:

– Познакомься, это пан Гаро...

Борис опешил - втроем они протанцевали на середину гостиной - пану Гаро от силы было двадцать пять. С трудом освободившись от железного захвата Ванды, он спросил:

– Что это за калипсо мне открыла? Опять новенькая? И, поворачиваясь к Гаро, - Я представлял вас старше...

– Вы наверное имели в виду, - начал молодой человек голосом унылым и томным, но в этот момент зеркальные двери гостиной разлетелись и, ни на кого не глядя, в залу вломился толстый, выше среднего роста, изрядно широкоплечий и сильно плешивый человек. Подтягивал брюки, он пересек голубую в розовых разводах лужайку ковра, извлек из пепельницы сигару и лишь тогда, осыпая пеплом распахнутый, в кофейную полоску, пиджак, горчичного цвета жилет и мятые парусиновые ботинки, повернулся к присутствующим.

– Люсьен, пальчики Ванды ожили и опять впились в рукав Бориса, голос ее наполнился нежным дребезжанием, - вот наш русский писатель, ты помнишь? о котором я тебе столько... Он собирается...

– Коллега!
– протянул пухлую, но цепкую руку, животом наезжая, Гаро-старший.
– Рад, чрезвычайно рад... Давно вы к нам из ваших степей? Сидели мы как-то с Бабелем. В "Ротонде"... Прекрасно, кстати, говорил по-французски. Бабель. Я его уговаривал остаться... Степи... И он мне говорит, что по весне вся степь у вас так и пылает маковым цветом. Так сказать опиум для народа в экологически чистом виде...
– Так вы пишете? Что же?

– Милейшая Ванда преувеличивает, не без раздражения улыбнулся Борис. Я давным-давно в отставке...

– Возможно ли? спросил Гаро, руки не отдавая.

– Партизанить в литературном подполье - еще куда ни шло, на это меня в Союзе хватало. Но вот так - с открытым забралом...

– Вандочка, что он имеет в виду под этим "партизанить"?
– спросил академик.
– Опять что-нибудь зарезервированное для славянских душ и страданий?

На безымянном пальце левой руки у него и вправду сиял тяжелый перстень.

– Мы все что-нибудь калякали на родине, - сказал Борис, злясь все больше и улыбаясь все любезнее.

– Форма оппозиции, если угодно. Возможность сбежать, не покидая подвала... Да и с чувством вины полегче. Я имею в виду - из-за собственного бессилия: все же действие!

Гаро клешню разжал, не глядя ткнул сигару в подставленную пепельницу, переморгнув, мутным взглядом вопросительно уставился на Бориса. У него были водянистые на выкате глаза, крупного зерна желтые мешки под ними, и густые, во все стороны торчащие, брови.

Холестерин, почки, давление...

– Франция единственная страна в мире, - сказал Гаро-старший, наконец отворачиваясь,- где каждый чиновник и каждая консьержка мечтают написать книгу. У нас особое отношение к печатному слову. У вас, правда, тоже... Мне, например, всегда казалось, что большевистская ваша затея вся вышла из литературы... А? Что вы думаете? Из плохой литературы. Из никудышной... Из ража ваших свидригайловых, записывавшихся в революцию, как в провинциальный любительский театр!

Они стояли теперь у окна, за которым обваренная полднем, плоско и криво, как плохая декорация, уходила вбок Марбеф.

– Я думаю, что...- начал Борис, но Гаро его не слушал. По складкам его лица шли волны. Гаро рябило. Откуда-то издалека доносился голос Ванды, она то исчезала, то появлялась опять, ее передвижения сопровождались веселыми сквозняками, колыханием штор, запахами кухни.

– Так вы мне не сказали... Откуда вы к нам? С брегов Невы? Из ваших еловых джунглей?
– спросил Гаро, доставая золотисто-переливчатый платок, и взмокший лоб оттирая. Расфокусированные глаза его медленно набухали грустью. Ишемия? Дышит с присвистом. Не хватает энергии. Вверх-вниз. Живет перебежками.