Александр Щербаков
Пах антилопы
повесть
Так-то я еще крепкий, только венцы нижние пора менять. Одна дама было взялась, но ничего из этого не вышло.
– Нет, это не Сережа. У нас нет Сережи... Да, правильно. Тогда вам нужен Саша.
– Жена протянула мне трубку.
– Какая-то идиотка, как будто меня с мужчиной можно спутать!
– Сережа! Ой, опять я, Саша... У меня просто неправильно записано. Меня зовут Эльвира Хмелевская. Мы тут задумали серию телевизионных передач, так сказать, рекламного характера, и хотим предложить вам стать нашим автором.
Плавательный пузырь, о наличии которого в моем организме я не подозревал, наполнился воздухом и занял всю брюшную полость.
– Условия очень хорошие, очень... Практически голливудские. Но со временем - катастрофа. Вы могли бы подъехать к нам в офис?
Звенящее "да", пройдя через частично парализованный речевой аппарат, слетело с моих губ брачным призывом морской коровы.
– Или нет, давайте лучше домой, а то тут не дадут поговорить. Жду вас к часу.
Пакостник, поставленный следить за нашими судьбами, удовлетворен но потер руки. А чего, спрашивается, радовался? Ведь когда тебе дана жизнь вечная, сколько ни проказничай, время все равно не скоротаешь.
Я же, смертный по отцу и по матери, маленький и смешной, поднял счастливое лицо к потолку два семьдесят и вознес экуменическую хвалу сразу всей мировой трансцендентности.
– Ты услышала меня, о краеугольнейшая! Теперь можно не думать о заработке. Буду сидеть дома и писать.
"Вшивые рекламные ролики", - остудил меня внутренний голос, замечательно ловко подделавшись под голос жены.
– А знаешь, какие за это платят деньги? Ты таких сроду не видывал.
– И ты не увидишь, - ласково сказала жена уже от себя лично.
Всю ночь в голове хрустели стодолларовые банкноты. Спать в таком шуме невозможно. Однако ровно в час выбритый, что твой кремлевский курсант, я нажал кнопку домофона в Эльвирином подъезде. Отвечать не спешили. Еще попытка - неудачная. Жар-птица расправила крылья, намереваясь сменить хозяина. Я даванул с такой силой, что кнопка с трудом выбралась на поверхность.
– Что, трудно было ответить?
– Эта реплика была направлена куда-то внутрь квартиры.
– Да, слушаю.
– Голос принадлежал Эльвире, но не той, вчерашней, бегущей по волнам, а только что пережившей трагедию насильственного прерывания сна.
– Добрый день, это щелкунов, - представился я с маленькой буквы.
– Сережа?! Я вас вчера весь вечер прождала. Хоть бы позвонили.
Губы, которые всю сознательную жизнь я безуспешно приучал к дисциплине, запрыгали.
– Вы же сказали - к часу.
– Вот именно к часу, Сереженька. Но не сего дня, а минувшего. Мы, дорогуша, работаем сколько дело требует. У нас час - это час, а тринадцать часов - это тринадцать, привыкайте.
Я привык мгновенно. Назидательный тон, - о счастье!
– мог означать только одно: мое воспитание будет продолжено. С новым именем Сережа я стоял на пороге другой, счастливой и обеспеченной жизни.
– Когда же мне теперь прийти?
Домофон вздохнул.
– Поднимайтесь, шестой этаж, квартира налево.
Лифт не почувствовал моего веса. Дверь распахнулась, словно для объятия, хозяин тоже был рад ужасно.
– Эльвира, ты одета?
– крикнул он в глубину квартиры и, не получив ответа, весело, по-разбойничьи мне подмигнул. В его костюме усадебного стиля преобладала крупной вязки шотландская шерсть. Мощный, на всю площадь темени волосяной покров, плюс седина, плюс румянец соответствовали американскому стандарту продолжительности жизни. Когда государство было еще в силе, оно, видать, очень любило этого человека. Не за заслуги, а так, по-женски, ни за что. От него, как из пекарни, тянуло сытостью и основанной на чем-то иррациональном уверенностью в завтрашнем дне.
Мы стояли молча, обозначая улыбками то, что собаки - вилянием хвоста. По пространству мало-помалу стали пробегать волны напряжения. Это так всегда мучительно... Фразы тычутся в какую-то запруду, словно им за ней обязательно нужно отнереститься. Выручила висящая в простенке голова оленя с любопытными стеклянными глазками.
– Вы, наверное, охотник?
– кивнул я в сторону трофея. Никакого двойного смысла вопрос не содержал, но мой визави был человеком искусства.
– Ба-аль-шой, - ответил он с нарочитой серьезностью, обычно бывающей предвестницей шутки.
– Очень большой, особенно до балерин.
Обычно первым начинает смеяться слушатель, а не исполнитель. Но тут вышло наоборот. Хозяин затрясся, а когда и я собрался подключить ся, из глубины квартиры донесся Эльвирин голос:
– Прошу.
Против ожиданий муж меня в дверь первым не пропустил, а вошел сам и с порога произнес вовсе не подходящую к моменту фразу:
– Тата звонила, у Баси выкидыш.
– У Баси? А как это, она разве беременна?
– Здравствуй, месяц на сохранении лежала.
У Эльвиры на лице изобразилось неглубокое страдание.