Аббат д'Эгриньи, входя к господину Гарди, придал своему лицу необыкновенно приветливое, благожелательное выражение; взгляд преисполнился любезности и мягкости, а оттенок голоса никогда еще не обладал большей ласковостью.

– Ну что, милый сын мой?
– сказал иезуит, лицемерно его обнимая (иезуиты любят объятья).
– Как вы себя сегодня чувствуете?

– Как всегда, отец мой!

– По-прежнему ли довольны вы службой окружающих?

– Да, отец мой!

– Никем, надеюсь, не нарушается любимая вами тишина?

– Нет... благодарю вас.

– Ваша комната все еще вам нравится?

– Да...

– Вы ни в чем не нуждаетесь?

– Ни в чем, отец мой.

– Мы счастливы, что жизнь в нашем скромном доме вам нравится, и хотели бы предупреждать все ваши желания.

– Я ничего не желаю... отец мой... ничего, кроме сна... Сон так благодетелен...
– прибавил господин Гарди с унынием.

– Сон - это забвение... а в этом мире лучше забывать, чем помнить, ибо люди так неблагодарны и злы, что всякое воспоминание горько... Не правда ли, сын мой?

– Увы! Это слишком верно, отец мой!

– Я все восхищаюсь вашей набожной покорностью, дорогой сын мой. Ах! Как отрадна Богу такая постоянная кротость в несчастии! Поверьте мне, дорогой сын мой, что ваши слезы и кротость - достойная жертва Создателю и принесут пользу вам и вашим ближним... Ведь если человек создан только для страдания, то страдать, испытывая благодарность к Богу за это страдание, все равно, что молиться... и не только за себя, но за все человечество.

– Только бы небу было угодно, чтобы мои слезы не остались бесплодными! Страдать - молиться!
– повторил господин Гарди про себя, как бы желая погрузиться в эту мысль.
– Страдать - молиться... молиться за все человечество... А между тем... мне прежде казалось, - он сделал над собой усилие, - что назначение человека...

– Продолжайте, сын мой, выскажите вашу мысль...
– сказал д'Эгриньи, видя, что тот замолчал.

После минутного колебания, господин Гарди, в начале речи выпрямившийся в кресле, снова откинулся на его спинку и с безотрадным унынием, как-то весь опустившись снова, прошептал:

– Зачем думать?.. Это утомляет... а я не в силах больше...

– Это правда, сын мой, зачем думать?.. Лучше верить.

– Да... лучше верить... страдать... а главное, надо забыть... забыть...

Господин Гарди не закончил, изнеможенно откинул голову и закрыл лицо руками.

– Увы, милый сын мой, - сказал аббат со слезами на глазах и с дрожью в голосе; затем этот превосходный комедиант опустился на колени возле кресла господина Гарди.
– Увы! Как мог друг, так низко вам изменивший, не оценить такого сердца, как ваше? Но это всегда бывает, когда мы сосредоточиваем свои привязанности на творениях Бога, не думая о самом Создателе... И этот недостойный друг...

– О! Сжальтесь... не говорите мне об этой измене...
– прервал иезуита г-н Гарди с умоляющим видом.

– Хорошо! Я не буду говорить о нем, возлюбленный сын мой. Забудьте о друге-предателе, об этом бесчестном человеке... Рано или поздно Бог покарает его за бессовестный обман... Забудьте и ту несчастную женщину, вина которой очень велика, так как для вас она попрала самые святые обязанности. Господь готовит ей страшное наказание... и настанет день...

Господин Гарди снова прервал отца д'Эгриньи, сказав сдержанным, но глубоко взволнованным голосом:

– Нет, это слишком... Вы не знаете, отец мой... какую причиняете мне боль... Нет... вы этого не знаете...

– Простите меня... простите, но, увы! Вы видите, что даже простое напоминание о земных привязанностях еще я теперь так болезненно волнует вас... Не доказывает ли это, что искать утешение надо не в порочном и развращенном мире, а выше?

– Боже! Да суждено ли мне когда-нибудь найти их?
– воскликнул несчастный в приступе отчаяния.

– Найдете ли вы их, дорогой и добрый сын мой?
– воскликнул иезуит с прекрасно разыгранным волнением.
– Да разве вы можете в этом сомневаться? О, какая великая радость ждет меня в тот день, когда, после нового шага, который вы сделаете по пути спасения, проложенному вашими слезами, - все, что для вас теперь еще темно, озарится божественным, несказанным светом!.. О! Святой день! Счастливый день! Когда порвется последняя связь между вами и этой срамной и грязной землей, вы сделаетесь одним из наших братьев и станете стремиться только к вечным радостям!

– Да!.. к смерти!

– Скажите лучше - к вечной жизни! К раю, возлюбленный сын мой! И вам уготовано там почетное место у престола Всемогущего... Мое отеческое сердце жаждет этого, надеется на это... потому что и я и все наши добрые отцы, мы молимся о вас ежедневно.

– Я делаю все, что могу, для достижения этой слепой веры, для отречения от всего земного, где я смогу найти, наконец, покой, как вы уверяете, мой отец.

– Мой бедный, добрый сын, если бы ваша скромность позволила вам сравнить себя теперь с тем, чем вы были, когда прибыли сюда... вы бы поразились... И все это только благодаря искреннему желанию уверовать... О, какая разница! Вместо жалоб и отчаяния наступило набожное спокойствие... не правда ли?