— Выискался, Елена, жених на твою голову. Проходу мне не дает. Неловко говорить с тобой об этом, а Приходится. С таким женихом беды не оберешься.

— Кто же это такой прельстился на меня? — спросила и порозовела Ленка.

— Санька Ты Сун-хин. Как встретимся, только и разговор о тебе. Надоел мне хуже, чем чирей на шее.

— Я, дядя Елисей, лучше десять раз утоплюсь, чем за этого золотозубого черта выйду. От него за версту чесноком да кунжутным маслом воняет, а харя такая, что страшней огородного пугала. Он ведь не одному тебе говорит обо мне. Он и с моим братишкой поклоны мне посылает, конфетками его задабривает. И как мне отвадить его? Придется, должно быть, на свою сторону убегать.

Назавтра Санька, ковыряя узким и длинным ногтем мизинца в зубах, расспрашивал Каргина:

— Твоя, атамана, с Ленкой разговаривала? Как она поклон мой слушала? Сердилась или смеялась?

— Разговаривал, — презирая себя за этот тягостный разговор, ответил Каргин. — Только лучше тебе с ней самому потолковать. На поклоны твои она не рассердилась, а что у нее на уме — сам попытайся узнать. У нее и без тебя женихов — отбою нет. И свои сватаются и китайцы.

— Тогда моя скоро ходи к Гурьяну в гости. Моя шибыко тоскует без Ленки, живи не хочет.

— Вот это самое разлюбезное дело, — повеселел Каргин. — Поговорите по душам, и все выяснится.

Узнав от Каргина о намерении Саньки, Гурьян и его жена не на шутку расстроились. Выдать дочь, на которую заглядывались в Чалбутинской все парни, за такое страшилище, как Санька, они не собирались. Кроме того, мать знала, о ком мечтает, кого дожидается Ленка.

— Домой надо ехать, Гурьян, домой! — запричитала она.

— Домой? — задохнулся от гнева Гурьян. — А если там мне голову срубят, тогда как? Ты что, овдоветь захотела?

— Да уж лучше вдовой быть, чем дочь за бывшего хунхуза выдать, — отрезала Гурьяниха. — Этот твой Санька сколько людей перерезал, пока купцом сделался. А потом чего тебе красных до затмения в голове бояться? В белых ты не служил, карателем не был.

— Вот, брат Елисей, пила, так пила, — обратился он за сочувствием к Каргину. — Ей слово — она тебе десять, ее ложкой — она тебя поленом. Баба она баба и есть… В самом деле, что ли, домой махнуть?

Каргин до этого смеялся, а тут насупился:

— В таком деле я тебе не советчик. Ломай над этим голову сам. Лучше сейчас подумать, чем потом раскаиваться… Хочешь знать, я бы на твоем месте по-другому сделал — взял бы да уехал с Санькиных глаз долой. Мало разве здесь мест, где можно пожить и подождать, как оно в конце концов обернется. Поживи, подожди, как дома дела пойдут. Если «буфер» дело серьезное, тогда можно и домой возвращаться. А сейчас еще ничего не понятно, хоть и появились на красных знаменах синие лоскутья. Может, эти флаги совсем посинеют, а может, уберут с них синее…

Ленка ездила на санях за сеном. Привезла она воз, какого не накладет и иной казак. Каргин и Гурьян вышли из землянки, помогли ей свалить сено, распрячь коня. Потом Гурьян, покусывая сухой стебелек пырея, сообщил ей:

— А у нас, Елена, беда. Санька-купец собирается прийти за тебя свататься. Ума не приложу что делать будем. Откажи ему — житья не будет. Злопамятный он человек.

У Ленки дрогнули губы, слегка заблестели слезы в голубых за минуту до этого безотчетно счастливых глазах.

— Если не жалко меня, батюшка, — пропивайте, жалко — сегодня же домой собирайтесь: Аргунь переехать недолго — дело на две минуты.

— Переезд — дело нетрудное, да вот как на него решиться? Сунусь туда, а меня в шипишку поведут. Был Гурьян — и нету, записывай в поминальники… Может, нам лучше в Трехречье махнуть, на Дербул? Там много наших живет.

— Ни на какой Дербул я не поеду, отец, — ответила Ленка, круто повернулась и убежала в землянку.

Гурьян посмотрел ей вслед, покачал сокрушенно головой и достал из внутреннего кармана своего полушубка красную тряпицу. В тряпице оказался серебряный китайский даян.

— Давай закатимся куда-нибудь и завьем горе веревочкой, — предложил он Каргину, подкидывая даян на широкой, в затвердевших мозолях ладони.

Домой он вернулся за полночь.

— Зажигай, старуха, свет, ни бельмеса не вижу, — переступая порог, потребовал заплетающимся голосом.

Босая заплаканная Гурьяниха зажгла лампу, присела на нары, поеживаясь от прохлады. Гурьян оглядел нары и не увидел на них дочери.

— А где Елена? Куда она у тебя по ночам шляется? Ты мне ее не распускай, а то принесет тебе в подоле черномазого китайчонка.