Илья Сельвинский
Улялаевщина
Б.Я. Сельвинской
ГЛАВА I
Телеграмма пришла в 2:10 ночи.
Ковровый тигр мирно зверел,
Когда турецких туфель подагрический почерк
Исчеркал его пустыню от стола до дверей.
В окно был виден горячий цех
Где обнажалось белое пламя...
Комната стала кидаться на всех
Бешеными вещами
И матовый фонарь, оправленный в кость,
Подъятый статуей настольного негра,
Гранеными ледышками стучался от энергий
В крышку чемодана из крокодильих кож,
Куда швыряло акции, керенки, валюты,
Белье, томик Блока, стэк с монограммой,
Шифрованное слово страшной телеграммы
Таинственное - "революция".
Суеверно сунут копеечный Спас.
Двор под черепом автомобиля ожил.
Судорожно свел никелированную пасть
Крокодил из чемодановой кожи
Пока на подоконнике двуносый бульдог,
Копируя карикатурный обрюзг миллионера,
Стерег рассвет зеленовато-серый
И вздрогнул, заслыша гудок...
В окно неслась огневая метель:
В горячем цеху зарождалось солнце,
Как будто молотом и бессонницей
Там ковали мятеж!
Забойщики, вагранщики, сверловщики, чеканщики
Строгальщики, клепальщики, бойцы и маляры,
Выблескивая в лоске литье ребер и чекан щеки
Лихорадили от революционных малярий.
Хотя бы секунду, секунду хотя бы
Открыть клапана застоявшихся бурь...
А в это время Петербург
Вдребезги рухнул в Октябрь.
Директор узнал об этом раньше рабочих.
В. Н. Сугробов, горный король,
Оставил в кабинете обручи для бочек
И недокусанный сэндвич с икрой.
Да несколько депеш: капитану Канари,
Своей супруге Тате и некой мадам
И вот крокодиловой кожи чемодан
Умчался, уменьшаясь в рубиновый фонарик...
А здесь, на костях, по болотной чаще,
Где только порханье нетопырей,
В грохоте колес, нажимая все чаще,
Головокружительно мчался и мчался
Завода ночной экспресс.
Но в день, когда черным углем на тракт,
Окровавленный знаменами, высыпал завод
Казачья сотня, кривясь от зевот,
Тащилась атакой на вялых ветрах.
Казаку скука: рабочий, скубент...
Другой раз ни разу не дашь палаша:
Пару-другую конем положа,
Всего-то и бою, что гикнешь: "Бей!!"
Но тут уж ворочался с Мазура и Стохода
В шинели, закрахмаленной в крови,
В волдырях, обмотанных верстами походов,
Обрыганный вшами фронтовик.
И не успев ладно умучить, как люди,
За войну перелапанных дома баб,
С обрезом винтовки, от желчи лютый,
Красногвардейщиной пер в хлеба.
Как бочка, где бродит хмель и вода,
Пучась от газов, взрывает обруч
Россия во чреве растила удар,
Разнесший ее христомордый образ.
И дедкой за репку по пене по той
Пошла катиться на ширмах "Петрушка":
Паук-протопоп, крича про потоп,
Да туз-буржуй на пушке,
Помещик Врангель с дяблями,
Ножки-фри, икотица...
Эй, яблочко,
Куды ж ты котисся?!
А пена капустой айда гуляет!
Это не люди, не стар и млад:
Это прет единица с нулями,
Это ожила сама земля.
Сама земля - погорелица,
Отряхаясь корнями рук;
Это мох бородой по коре лица,
Эго рыжих листьев под шапкой шум,
Это сап со свистом корчит гримасы,
Тиф кишками по швам в треск...
Выше громов вырастают массы
Масссы через три "эС".
Если бы дым их избяных труб
За день сконцентрировать и просеять сажей
Черный крест жирнотою в сажень
Лег бы по экватору и полюсам на круг.
Если бы из организма партизанских войск
Выпарить соль и разложить по улице:
С точностью до одной n-ной 7/10 унции
Пришлось бы каждому буржуа на хвост.
И та-та-таканье пулемета-та-та-та
И гранат лирический взвой
Все воспевает исторический смотр