Шрифт:
— Эт-то что такое? — спросил он журналиста шепотом, потому что боялся раскричаться и наговорить грубостей. — Позор какой! Как же вам не стыдно, а? Ну подумайте только, какую вы подлость делаете по отношению к летчикам, которые летят ночью на полюс, по отношению к ученым, которые сидят на льду и ведут исследования и в шесть вечера и в три ночи. Я не хочу думать о вас плохо, изорвите это сочинение, неприлично так поступать…
Годенко, бреясь, перестал смотреться в зеркало. Он седел ото дня ко дню. Он скоблился, напевал под нос джазовую песенку и думал: «Все-таки солдатом быть лучше, чем генералом. Это — истина, но, к сожалению, в нее начинаешь веровать только после того, как сам сделаешься генералом — неважно, армейским, от науки или от промышленности. И напортачить нельзя, чтобы разжаловали, — люди страдать будут, напортачь я хоть в мелочи…»
9
Вылет Струмилина был назначен на послезавтра. Он был прикреплен к экспедиции Владимира Морозова, занимавшейся установкой автоматических радиометеорологических станций на дрейфующих льдах.
— А нельзя ли на один день попозже? — спросил Струмилин.
— Почему? — удивился Годенко. — Самолет не исправен?
— Да нет, лыжу нам заменили.
— А что такое?
— Второй пилот у меня заболел. Ангина страшнейшая.
— Большая температура?
— Тридцать восемь было утром.
Годенко обернулся к Морозову.
— Ну, Володя, решайте.
Морозову было приятно, что к его экспедиции прикреплен Струмилин. Еще бы, один из лучших летчиков страны будет работать вместе с ним. Поэтому Морозов сказал:
— День — ерунда. Подождем.
— Хорошо, — согласился Годенко. — Так и занесем в график. Хорошо?
— Есть, — сказал Струмилин.
— Договорились, — сказал Морозов.
Струмилин спустился в столовую, выпил томатного соку, купил московский «Казбек» и пошел к себе в номер. По дороге он заглянул к Богачеву — узнать, как дела.
Кровать Павла Богачева была аккуратно застелена.
Струмилин зашел к Аветисяну и Броку.
— Где Паша? — спросил он. — Пошел к врачу, что ли?
— Не знаю, — сказал Аветисян, — к нам он не заходил.
«Может быть, побежал отослать радиограмму, — вдруг подумал Струмилин и улыбнулся, сразу вспомнив Женю. — Сейчас я тоже пойду на радиоцентр и пошлю ей радиограмму».
Он зашел к себе одеться. На столе лежал конверт. На нем было написано:
«П.И.Струмилину. Лично».
Струмилин разорвал конверт. Там лежал бюллетень Богачева и записка от него. В записке было написано:
«Павел Иванович, я поступаю как настоящая свинья, но я не могу поступить иначе. У меня бюллетень на четыре дня. Меня не будет в Диксоне три дня. Я буду в Москве. Я не обманываю Вас: у меня сейчас уже не тридцать девять, а тридцать девять и три. Запись есть у. врача. Сидеть за штурвалом рядом с вами и с ребятами мне не разрешат так или иначе — я заразный, ангина передается через дыхание. Если я не прилечу через три дня, то можете считать меня законченным подлецом, но только я прилечу. Я обо всем договорился с ребятами из транспортного отряда.
Павел Богачев».
10
Шли последние дни съемок. Работали по две смены, нервничали, «гнули картину», чтобы успеть к срокам. Женя так уставала после работы на площадке, что подолгу сидела в костюмерной, не в силах ни переодеться, ни умыться как следует, чтобы сошел грим и не щипало лицо, пока едешь в троллейбусе до дому.
«Скорее бы все это кончилось, — думала Женя, сидя у зеркала в пустой и темной костюмерной, — ужасно устала, просто сил моих нет. Так хочется уехать куда-нибудь за город на неделю, чтобы ничего не делать, а просто спать и ходить по лесу. Боже мой, какое прекрасное название романа о войне — „Мы еще вернемся за подснежниками!“ Дура, почему я не учила французский? Кажется, по-французски: „Nous retournerons cueillir les jonquilles“. Очень красиво это звучит».
Женя улыбнулась и стала стирать грим.
«Зачем они кладут так много тона? — подумала она о гримершах. — Вся кожа потом горит и трескается».
Женя переоделась, положила полотенце и мыло в сумку и пошла по длинному коридору к выходу. Огромная киностудия работала и ночью. Над входами в ателье висели грозные черно-красные надписи: «Тихо! Идет звукосъемка». За большими закрытыми дверями сидели люди, которые отдавали кино всю свою жизнь, без остатка. Они даже не отдыхали, потому что переходили из одной картины в другую и только через несколько лет получали трехмесячный отпуск — вроде полярников.
«Какое великое таинство! — думала Женя. — Из кусочков, отснятых ценою крови, нервов, бессонных ночей, складывается искусство кино, которое так любит наш народ. И ничего не знает о нем».
Вчера Женя возвращалась домой с последним троллейбусом. На задних местах сидела подгулявшая веселая компания молодых людей. Когда троллейбус пошел дальше и огни студии остались позади, кто-то из молодых людей сказал:
— Дом миллионеров проехали!
— Почему?
— А как же! В кино снимается актер, сразу сто тысяч отхватит — и точка!