– Улю-лю, косой!
– заорал Андрей.

Близился рассвет. Творя молитву и сугорбившись, шла за водой к колодцу Татьянина бабка. Кое-где желтели в избах утренние огоньки.

III

Михайлов день пришел с большим снегом. Село справляло съезжий престольный праздник восьмого ноября по старому календарю. Много пива, самогонки, всякой снеди, - песни, плясы, ругань, кулаки, и колья.

Гуляла вся сельская знать, даже сам председатель исполкома прикатил из соседнего села. Священник отец Семен после обедни обходил с крестом все по порядку избы, к вечеру его водили под руки, самосильно уже стоять не мог, служил молебны на коленях, сидя и кой-как. К ночи водили под руки по почетным хозяевам и захмелевшего председателя исполкома.

К утру и председателя и попа укладывали в крайнем, под железной крышей, доме на одну кровать.

– Как бы греха не вышло, - тыкаясь носом, бубнил хозяин.
– С попом вместе вроде зазорно, до кого хошь доведись...

– Ни хрена, сойдет...
– мямлили гости.
– Он, кутья, советскую власть-эвон как на словах-то превозносит.

Веселей всех у молодой вдовы Настасьи. Ей надо веселиться, надо парней да неженатиков прельщать: время уходит, бабье хозяйство - не хозяйство, и сердце бьется под холстом, как птица.

Встань, молодчик, прибодрись,

Ай-люли, прибодрись!

гремели крепкие молодые груди. У кривого кота звенит в ушах.

Вздрагивают золотые хвостики самодельных свечей.

Андрюха изогнулся, сложил калачом руки и красуется средь хоровода.

Кого любишь, выбирай,

Кого любишь, выбирай!

Низкий поклон, суконная железная рука вцепилась в мягкую, шелковую руку:

Да покрепче поцелуй,

Да покрепче поцелуй!

и выхваченная из голосистого круга Татьяна жеманно подставляет Андрею сомкнутые губы.

– Довольно играть!
– звонко, надрывно кричит вдова.
– Э-эх!
– Щеки ее вспыхивают, она хватается за черноволосую свою голову.
– Э-эх!.. Девоньки, выпьем по стакашку... Молодчики!..
– Глаза ее ревниво взглянули на Андрея, и с злобным хохотом она ударила его по спине рукой.
– Андрюша... Э-эх!..

А помнишь?

И заходил хмельной стакашек. Бледная, опечаленная, Таня подошла к окну. За окном крутил снег и рявкала гармошка.

– Плясать! Девоньки... Гуляй, вдова!
– разжигающе кричала Настасья, помахивая красным платком.
– И коего черта замуж не берете?.. Э-эх!.. А уж поцелую... А уж прижму...

От гармошки, гиканья и плясов дрожала печь.

Татьяне как-то по-особому, впервые стало плохо. Она быстро вышла, по дороге ее мутило, она глотала пушистый снег.

И вдруг мгновенный ужас всю сковал ее.

IV

Целую неделю Татьяна ходила как безумная. По глухим ночам она прислушивалась к себе и тихо плакала. Бабка Дарья как-то ночью окликнула ее:

– Ты что?

Татьяна молчала.

Наутро бабка Дарья долго и пристально щуцдла ее взглядом из-под хохлатых сердитых бровей.

– Лихо тебе? Ой, девка...

Старуха поплелась к Настасье.

– Слышь-ка, вдовуха, слышь-ка, - затрясла она головой в черном повойнике.
– Так-то ты караулила внучку-то мою. А ято, старая псовка, как с путной с тобой пускала в ночное девкуто. Слышь, говори, с кем она?

У Настасьи упал из рук косарь.

– А что?
– И губы ее побелели.

– Что, что? Вот те и что!

– А черт ее укараулит!
– вдруг закричала вдова в сморщенное старушечье лицо и загремела ухватом.
– Поди узнай с кем...

Бабка Дарья трясла головой, беззубо жевала ввалившимся ртом:

– Тьфу!
– и, хлопнув дверью, вышла.

Настасья повалилась на кровать, завыла в голос. Ну конечно, теперь Андрюха на Татьяне женится.

Андрей же, похрустывая морозным снегом, шел в волисполком газету почитать и думал: "У Настюхи два самовара, две корову и лошадь добрая. Татьяна победнее. На ком же? А жениться надо обязательно. Вот дьявол-то. Нешто к колдуну сходить да погадать?"

Идет, насвистывает сердитую, опять про Настасью дума:

"Ежели жениться на Танюхе, Настька убьет... Отчаянная баба... Ведьма".

А навстречу Татьяна, на маслобойку льняное семя относила:

– Здравствуй, Андреюшка!
– И оба остановились средь лесной дороги. Как живешь?

– Ничего. А ты?

– Плохо. Тоскую все.

Она глядела в его цыганские глаза голубыми печальными глазами и пыталась улыбнуться.

– А ты ничего, Андреюшка, не знаешь?

– Ничего.

Татьяна вздохнула. Милое лицо ее померкло. Она опустила голову и глядела в землю.