– Мы, млин, Понтии Пилаты, – огрызнулся Алекс. – Руки умываем.

– Не, Студент, ты мне скажи…

– Уши! – Сидоренко разрядил в воздух очередной рожок.

– Вы что, мля, на солнце перегрелись?! – рявкнул он на притихших спорщиков. – Или пороху перенюхали?! Вы мне тут еще, мля, подеритесь! Дуэль, мля, устройте! А ну, живо, закрыли тему! К Кобзеву под лупу захотели? Кончай треп!

– Не, а чего он…

– Молчать, я сказал! Вам что, делать не хрен?! Вон еще какая гора несвернутая! А если мало, так я еще придумаю! Будете у меня оба траншею рыть… от меня и до обеда!

На несколько минут наступила тишина.

– А у меня, кажись, бракованный, – рискнул разрушить заговор молчания Сошников. – Во, глядите.

Он наставил дуло автомата в зенит и нажал на спуск. ППС судорожно дернулся, выплюнув короткую, на три-четыре патрона, очередь и замолк.

– Осечка?

– Хрен тебе! – оскалился Васька. – Перекос, чтоб его.

– Ну, откладывай, – вздохнул Сидоренко. – Мля, теперь еще дефектную составлять!

– Млин, а у меня у одного предохранитель был хреновый, – заволновался Куницын. – Его что, тоже в брак?

– Ты хоть помнишь-то, который из?

– Вроде во-он тот.

– Это запросто, – прокомментировал Алекс. – Предохранитель у пэпээса самая ненадежная деталь. Небольшой износ выреза, и вуаля – самопроизвольное выключение… А в остальном… Уши!

Он резко вскинул автомат и нажал на спуск.

– А если бы рикошет? – возмутился Беловский, глядя на отлетающую от валявшейся неподалеку глыбы известняка брызги. – Ты сегодня… – Он осекся, глядя на проступающие из-под пыли следы пуль, складывающиеся в четко различимые очертания букв А и О.

– Крис, вставай. Светает.

– Да. – Крис с трудом удержался от давнишней привычки – не открывая глаз, сесть в кровати. – Сейчас.

Он открыл глаза. Прямо над ним тихо шелестел в кронах слабенький рассветный ветерок. Листва казалась серой – может, она и была такой, а скорее, от того, что солнце этого мира еще не высветило ее и даже плывущие в вышине облака только-только начинали розоветь.

Но все равно, подумал Крис, до ярко-зеленого оттенка южноамериканских джунглей этим листьям далеко. А он привык к ним за последние несколько лет, привык просыпаться под вопли огромных попугаев, вытряхивать отовсюду набившихся за ночь насекомых и – если позволяла обстановка – неторопливо запивать шоколадную плитку пайка фирменным травяным чаем Седжвика.

– Что-нибудь было? – тихо спросил он Боллингтона, с кряхтеньем отползающего от стереотрубы.

– Пару раз пробегали какие-то зверюги. – Джимми с видимым наслаждением потянулся и, сладко зевнув, добавил: – А может, просто у меня уже в глазах рябит.

– Только не начинай снова, ладно? – попросил Крис. – Ты мне вчера все уши прожужжал своими жалобами. Мне и самому кажется, что мы напрасно протираем здесь штаны уже третьи сутки. Но эта тактика работала в Краю Больших Неприятностей, и командование не видит причин, почему бы ей не работать здесь.

– Может, потому, что здесь все-таки не Вьетнам? – предположил Боллингтон.

– Рад, что ты это наконец заметил, – язвительно отозвался Рид. – Теперь осталось только подождать месяц-другой, пока эта истина дойдет до командования, и тогда все мигом станет на свои места. Фея взмахнет волшебной палочкой, прошепчет волшебные слова, и у всех Золушек появится по паре хрустальных кроссовок от «Найка».

– Злой ты, – пожаловался Джимми, устраиваясь на подстилке.

– Я не злой, – отозвался Крис, осторожно высовываясь из-за корня. – Правда-правда. Я сонный, голодный, небритый и вдобавок зябнущий тип, но при этом я – сама доброта. Я прямо-таки преисполнен, нет, переполнен добротой ко всему окружающему. Настолько переполнен, что если я немедленно не изолью хотя бы часть ее на этот самый окружающий мир, то лопну на месте.

– В этой фразе весь ты, – пробурчал Боллингтон. – Три дюжины слов на то, что можно сказать всего двумя: «Хочу отлить».

– В этом и состоит преимущество образования. – Крис закончил обозревать местность и сполз обратно. – И тебе, необразованной деревенщине, не понять всю прелесть плетения сложных словесных узоров… А поскольку я старше тебя по званию, ты вдобавок не можешь приказать мне заткнуться и вынужден слушать эту чушь.

– Словесный понос, – фыркнул Джимми. – Похоже, ты вчера нахватался тайком местных ягод и они вызвали у тебя расстройство. Только не желудка, а головы.

– Интересная гипотеза, – отозвался Рид, выуживая из нагрудного кармана остатки шоколадной плитки. – Можешь заодно запомнить еще одно новое для тебя словечко – элоквенция.

– И что оно означает?

– Именно то, что ты только что диагностировал у меня, – словесный понос. Видишь, – Рид пружинисто вскочил на ноги, – одно слово заменяет целых два, так что такому любителю все сокращать оно должно прийтись по вкусу, верно?

– Эй, – приподнял голову задремавший было Джим. – Ты куда?