Лес к нашему городу придвигался близко именно со стороны слобод Стрелецкой и Пушкарской. Тут еще уцелели заросшие травою старые крепостные валы и рвы, а за ними, невдали - лес, но молодой, городской лес, не казенный; казенный же, строевой, с глухарями, медведями, волчьими стаями, начинался верстах в пяти.

Нужно было видеть и слышать, как Авдеич подманивал птиц... Куда серьезнее, чем всегда, становился тогда этот старичок в форменной фуражке, и оказывалось там, в лесу, что он мог тоненьким пиньканьем вводить в заблужденье далеко звенящих свиристелей, зорянок, реполовов... Он и цыфиркал по-синичьи, и чокрыжил по-соловьиному, и без перепелиной дудки мог как-то языком в переднее нёбо бить, как перепел-самец...

Спросил я его однажды:

– А какая птица лучше всех поет?

И в первый раз Авдеич несколько лукаво прищурился:

– Есть такая.

Я задал вопрос не праздный: тогда не было еще граммофонов, и в трактиры ходили на выбор послушать во время обеда то жаворонка, то соловья, то кенаря, то ученого дрозда, как в церкви ходили на дисканта-исполатчика, или на тенора-солиста, или пропойцу-октаву, который месяц пел, а два месяца лечился от белой горячки.

– Какая же?.. Ну, какая?

Мне просто хотелось знать, кого из своих певунов с большим удовольствием слушает сам Авдеич.

– Думаешь, соловей?

– Не-у-же-ли дрозд?
– удивился я.

– Кто же тебе говорит о дрозде?.. О дрозде не толк...

– Славка?

– Славка, она спротив кенаря не может...

– Какая же?

– Есть такая...

Оглядел меня всего Авдеич, подумал, должно быть, стою ли я, чтобы мне ответить, и сказал все-таки торжественно и четко:

– Аракуш.

– Какой а-ра-куш?..

– Такой самый и есть... У соловья - да и то не с первой ветки, а у самого знаменитого - всего их двенадцать колен, а у аракуша - все двадцать четыре. Понял?.. Это на сколько больше?

Если хотел удивить меня тогда Авдеич, то он достиг цели: очень я был ошеломлен.

Я никогда не слыхал о такой птице, но я верил Авдеичу: если он говорил, что есть, значит есть... аракуш.

– Где он живет?.. В Америке?.. В Индии?.. Аракуш...

– Зачем в Индии? В Индии только индейки... У нас попадается...

– У нас?.. А у тебя почему же нет?..

– Поди-ка поймай, один такой...

– Почему не поймать?..

Авдеич посмотрел многозначительно и даже понизил голос:

– Скрывается... До чего скрытная птица... Только в дебрях таких живет не долезть... Очень человека не любит...

– А узнать его как?.. Какой он, ара-куш?.. А?

Оживился Авдеич:

– Кра-со-та!.. Ку-да спротив его соловей?.. Серяк... Вся грудь, как у генерала хорошего, в лентах: лента красная, лента синяя, лента муар... Желтобровая птица... А хвост... хвост, почитай что весь бурдовый...

Покачал головою и добавил, как начал:

– Кра-со-та!

Первый раз видел я Авдеича возбужденным.

– Отличон-разукрашен... Куда ж соловью... А ростом не больше... И хвостом дергает, как соловей... И чокрыжит точка в точку, как он.

Дома не у кого было мне спросить.

Мать знала по части птиц лесных столько же, сколько знают все матери, а отец у меня был человек суровый и слишком городской.

Я и не спрашивал... Я только запомнил крепко: ара-куш... Двадцать четыре колена... Грудь разукрашена...

Странное дело, узнав о такой необычайной птице, я разлюбил всех своих лозиновок, ремезов, кузнечиков, глушек и гаек.

Их трескотня болтливая даже раздражать меня стала.

Я начал смотреть на них с презрением девятилетнего человека, пронизанного мечтой.

По утрам я, правда, насыпал им в кормушки: кому конопляного семени, кому муравьиных яиц, наливал воды в их баночки, но пропало очарование, пропала серьезность.

– Свистуны, - говорил я, кивая головою с большим сожалением, когда они в своих клетках прыгали, чирикали, трещали носами по прутьям.

Аракуш занял все мои мысли.

Я даже помню, слезы показались у меня на глазах, когда я пенял Авдеичу:

– Как же ты не сказал мне этого раньше?

У меня не было сверстников или мне было с ними скучно, - вернее, последнее.

Так как мы жили совсем на окраине города, то я привык бродить один по осенним огородам, по каким-то ямам, оставшимся от бывшего давно кирпичного завода (в этих ямах росли изумительные незабудки и анемоны лиловые, которые Авдеич называл "сон-травою"), по болотцам в низине, в которых, кроме лягушек, конских пиявок и жуков-плавунцов, водилось очень много весьма занимательных тварей.