– Искупался?
– с любопытством спросил Ливенцев.

– Так точно, ваше благородие. Искупался по его, как он сказал, четыре раза, и все одно как никакого ревматизму во мне и не было! Вот он что такое мазут, - какую в себе силу имеет!

Красное лицо Мальчикова имело торжественный вид, но Ливенцев вспомнил о "приманке" и спросил:

– Хотя в нефти вообще много чудесного, но какое же отношение твой мазут имеет к твоей же "приманке"?

Мальчиков снова ухмыльнулся, теперь уже явно по причине недогадливости своего ротного, и ответил довольно странно на взгляд Ливенцева:

– Да ведь как же не приманка, ваше благородие: ведь это, почитай, перед самой войной было.

– Все-таки ничего не понимаю, - признался Ливенцев, и Мальчиков пояснил:

– Кто ж его знает, что лучше бы было: или мне в Астрахани в мазуте бы не купаться, или что я от ревматизму своего сдыхался... Это я к примеру так говорю. Вот так же теперь, может, и австрияк, ваше благородие.

– Что именно "так же"?

– Выманил нас, одним словом, а там кто его знает, что у него на уме... Ну, а нам итить теперь, конечно, все равно надо, - пан или пропал, - добавил Мальчиков, скользнув по лицу Ливенцева хитроватым взглядом и ухмыльнувшись.

На привале в деревне Надчице, напившись, умывшись и поужинав, Ливенцев спал крепко, уложив голову на чей-то вещевой мешок.

И новый день, который пришлось ему со всем полком простоять бездеятельно на берегу Стыри, был полон для него все тем же ощущением начатого огромного дела, которое было потому только и огромным, что не его личным.

Ощущение это росло в нем и крепло по одному тому только, что бригада не его рота, не батальон, не полк, а целая бригада - занимала линию фронта в несколько верст. Он видел большую реку, которой никогда не приходилось ему видеть раньше, но которая была исконно-русской волынской рекой; гряду холмов, покрытых лесом; зеленые хлеба в долине, деревни; большой кусок мирной и плодотворной земли, по которой скакал когда-то с дружинами удельный князь, в железном шишаке и с "червленым", то есть красным, щитом, скакал к ее "шеломени", то есть границе, чтобы блюсти ее от натиска "поганых" кочевников, половцев и других.

– Я как-то и где-то читал, что половцы, по крайней мере часть их поселилась на оседлую жизнь в Венгрии и что в семнадцатом веке в Будапеште умер последний потомок половецких ханов, который еще знал половецкий язык, сказал Ливенцев прапорщику Тригуляеву.
– Так что вот с кем мы с вами, пожалуй, имеем дело в двадцатом веке: нет ли среди мадьяр за Стырью отдаленных потомков половцев?

– Что же касается меня, - очень весело отозвался на это Тригуляев, - то я прямой потомок крушителя половцев Владимира Мономаха!.. Что? Не согласны?

– Все может быть, - сказал Ливенцев.

– Я вижу сомнение на вашем лице, - сложно подмигнул Тригуляев, но-о... вполне ручаюсь за то, что я - мономахович!

– Вполне вам верю, - сказал Ливенцев, - только контр-адмирал Веселкин, который теперь, говорят, очень чудит в Румынии, все-таки гораздо удачливее вас: он называет себя сводным братцем нашего царя, и в этом никто не сомневается, представьте!

Когда на смену их бригаде явилась целая дивизия - 126-я, - а им приказано было, держась берега Стыри, идти на Икву, Ливенцев услышал от командира пятнадцатой роты, тамбовца Коншина:

– Ну вот, начинается дерганье: то туда иди, то сюда иди, не могли сразу поставить, куда надо!

Коншин и вид имел очень недовольный, а Ливенцеву даже и в голову не пришло пошутить над ним, хотя склонности к шуткам он не потерял; напротив, он был совершенно серьезен, когда отозвался на это:

– Удивляюсь, чего вы ворчите! Я никогда не имел никаких так называемых "ценных" бумаг, в частности акций, но слышал от умных людей, что если уж покупать акции, то только солидных предприятий, обеспеченных большими капиталами. Вот так и у нас с вами теперь: солидно, не какие-то там чики-брики, обдуманно!.. Не знаю, как вы, а я уж теперь, еще до боя, когда нас с вами убьют, вполне готов сказать: если война ведется умно, то быть убитым ничуть не досадно!

Из всего, что сказал Ливенцев, Коншин, видимо, отметил про себя только одну фразу, потому что спросил, поглядев на него тяжело-пристально:

– А вы почему же так сказали уверенно, что нас с вами в этом бою убьют?

– Э-э, какой вы серьезный, уж и пошутить с вами нельзя!
– сказал Ливенцев, не усмехнувшись при этом.

О том, что ночью, когда они уже стояли на Икве, был сменен Печерским Кюн, Ливенцев не знал: Шангин счел за лучшее не говорить об этом своим ротным перед ночным делом. Но Ливенцев, как и другие, впрочем, заметил, что старик волнуется, передавая им приказ перейти мост и закрепиться на том берегу.

– Закрепиться, - вот в чем задача, - говорил своим ротным Шангин. Что, собственно, это значит? Как именно закрепляться?

– Вырыть, конечно, окопы, - постарался помочь ему Ливенцев.

– Окопы вырыть?
– и покачал многодумно вправо-влево седой головой Шангин.
– Легко сказать: "окопы вырыть", а где именно? В каком расстоянии от моста?.. А вдруг попадем в болото?.. И как расположить роты? Три ли роты выставить в линию, одну оставить в резерве, или две вытянуть, а две в резерв?..