Подозвав к себе Кузьму Дьяконова, он сказал ему:

– Вот что, узнай мне сейчас: ротный командир одиннадцатой роты где сейчас находится?

– Одиннадцатой, ваше благородие?
– Дьяконов посмотрел в сторону того самого входящего угла австрийских окопов, понимающе качнул головой и добавил, несколько понизив голос: - Стало быть, этот самый, ваше благородие?

– Ну да, этот самый, только ты об этом ни слова никому, а только спроси, будто я тебя и не посылал... Может, у тебя земляк какой в одиннадцатой, тогда о нем сначала спроси, а после того уж, вроде как между прочим: "А ротный ваш жив?"

– Понимаю, ваше бродь... Слушаю!
– очень оживился Дьяконов.
– Я туда живой рукой добегу и отразу обратно.

Действительно, он не мешкал. Ливенцев не успел еще разобраться во взводах и отделениях, которые строились впереди окопов и где унтер-офицеры устанавливали вместе с фельдфебелем и Некипеловым, сколько осталось в строю, кто убит, кто ранен, как явился Дьяконов, имевший заговорщицкий вид и ставший в сторонке.

– Ну что?
– спросил, подойдя к нему, Ливенцев.

– Не поспели увойтить!
– вполголоса доложил Кузьма.

– Налицо, значит? Вот как!.. И не ранен?
– удивился Ливенцев.

– Спытывал, ваше благородие, я там двух, ну, говорят, под фланговый огонь попали, так что рану какую-сь имеют они, ротный ихний...
– еще таинственнее сообщил Дьяконов.

– У кого узнавал? Не у тех ли, кто с ротным был?

– Так точно, у раненых тоже.

– Они что же, не видели, значит, кто в них стрелял?

– Поэтому, выходит, так: не заметили.

– Ну, черт с ними со всеми, - пусть их отправляют лечиться!.. Иди, становись в строй.

Когда Гильчевский, заканчивая объезд взятых его дивизией позиций, остановился перед тринадцатой ротой, Ливенцев встретил его впереди развернутого строя зычной командой:

– Рота смиррно! Равнение на-лево!
– и сам стал на правый фланг.

Поздоровавшись с ротой, Гильчевский поздравил ее с победой, как и все другие части раньше. Рота отвечала бодро, а начальник дивизии, присмотревшись пристальней к Ливенцеву и припомнив его, вдруг обратился к нему, улыбаясь:

– А-а, боевой, боевой прапорщик, - помню! Ну-ка, подойдите с рапортом!

Это обращение не смутило Ливенцева; он только отметил про себя, что уже слышал от него французское ударение в слове "рапорт". Он подошел шага на три и проговорил без запинки, точно прочитал заранее заготовленное:

– Ваше превосходительство! Вверенная мне тринадцатая рота, закрепившись с ночи за рекой в виду противника, первой в полку начала атаку на приходившиеся против нее окопы противника, которые и заняла, взяв при этом сто сорок шесть человек нераненых в плен и понеся следующие потери: два унтер-офицера убиты, два ранены; ефрейторов и рядовых убито десять человек, ранено тяжело девять и легко семнадцать. Вполне исправного оружия взято у противника триста двенадцать винтовок и три пулемета.

Он не знал, в том ли порядке, какой требуется, все перечислил, а также не успел узнать, так ли велики и потери и трофеи в других ротах, и думал услышать надлежащую оценку их от самого начальника дивизии, но тот спросил вдруг как будто даже недовольным тоном:

– А пропавших без вести сколько?

– Ни одного, ваше превосходительство! Все живые и убитые точно приведены в известность!
– ответил Ливенцев, несколько даже вздернутый вопросом генерала, который ему так понравился с первого дня своей деловитостью.

– А список отличившихся нижних чинов можете составить?
– снова строгим тоном спросил Гильчевский.

– Так точно, ваше превосходительство!

– Каков, а?
– довольно и как будто даже несколько удивленно обратился к Протазанову Гильчевский, подкивнув подбородком, и тут же - к Ливенцеву: Ваша фамилия, прапорщик?

– Ли-вен-цев, ваше превосходительство.

– Запишите прапорщика Ливенцева, командира тринадцатой, - сказал Гильчевский своему старшему адъютанту, чина которого не разобрал на погонах Ливенцев, но у которого в руках заметил и записную тетрадь и карандаш лилового цвета.

Тут же после того, как уехал дальше Гильчевский, Ливенцев начал составлять список отличившихся, и когда дошел до Кузьмы Дьяконова, то снова вспомнил Обидина.

– Тяжелая или легкая рана у этого... ротного одиннадцатой?
– спросил он Кузьму, опять отозвав его к сторонке.

Кузьма виновато мотнул головой:

– Не могу этого знать, - не спытывал.

– Чудак! Что же ты такой простой вещи не догадался спросить?

– Могу счас добежать, - тут разве даль какая?

– Нет уж, не надо, так и быть... Нечего бегать, - после узнается. Иди.