Перед тем как оставить взятый ротой участок позиций, он подсчитал своих людей. Не оказалось и пятидесяти рядов во всех четырех взводах, но он не успел привести в полную известность своих потерь, - некогда было. Полагал при этом, что порядочно людей пошло с ранеными, кроме того, остались при орудиях, при других трофеях и при пленных, которых скопилось до ста человек.

Так как полк распался надвое и одна его половина, при которой был и командующий полком полковник Печерский, ушла к станции Рудня, то уцелевший в бою командир третьего батальона, капитан Городничев, должен был принять начальство и над четвертым.

Так рассуждал и именно с этим обратился к нему Ливенцев.

Городничев был невзрачный, низенький человек, с преждевременно морщинистым лицом, с невыразительными глазами, точно сделанными из алюминия.

– Вам, господин капитан, придется принять командование и над четвертым батальоном, - сказал ему Ливенцев.

– Мне?.. Почему мне?
– подозрительно глянул на него снизу одним глазом Городничев.

– Потому что наш командир батальона тяжело ранен, - объяснил Ливенцев.

– Ранен?.. Ну вот... ранен... А я тоже ведь не чугунный.

– Поскольку вы, слава богу, живы-здоровы...
– начал было Ливенцев, но Городничев перебил его:

– А вы, собственно, передаете мне приказание командира полка или как?

– Говорю от своего имени, за неимением командующего полком поблизости.

– На это должен прийти приказ от начальства, - упрямо сказал Городничев и отошел было в сторону, но Ливенцев пошел за ним.

– Раз начальства нет вблизи, то принимать команду приходится вам, - это понятно и просто!
– начал уже возбуждаться при виде такого равнодушия Ливенцев.

– Нет, это не просто, а смотря...
– сделал особое ударение на последнем слове Городничев.

– Что "смотря"?
– ничего не понял Ливенцев.

– Смотря по тому, как...
– сделал теперь ударение на "как" Городничев.

Ливенцев подумал, не контужен ли он в голову, но спросил все-таки на всякий случай:

– Что же именно "как"?

– Как вообще сложится.

– Что сложится?

– Обстоятельства вообще.

– Ну, знаете, теперь обстоятельства ясные: надо идти вперед, и больше решительно ничего!

– Вы, прапорщик, никаких указаний мне давать не можете!
– вдруг окрысился Городничев.

– Я и не даю указания, я только советуюсь с вами, как равный вам по положению, - резко отозвался на это Ливенцев.

– Как это так "равный"?
– полюбопытствовал Городничев.

– Поскольку я теперь старший из ротных командиров в четвертом батальоне, то я и принимаю командование батальоном!
– сказал Ливенцев, за минуту перед тем не думавший ничего об этом; такое решение внезапно слетело с его языка, однако и не могло не слететь.

Он до этого дня весьма мало был знаком с Городничевым: во время окопной жизни как-то совсем не приходилось с ним сталкиваться, а с начала наступления тоже не приходилось выходить за пределы интересов своего батальона. Только мельком от других прапорщиков слышал, что он "дуботолк", "тяжкодум", "густомысл" и тому подобное, но не думал, однако, чтобы до такой степени мог быть густомыслен командир батальона.

Городничев еще смотрел на него вопросительно, тараща алюминиевые глаза, а он уже, круто повернувшись, уходил от него к четырнадцатой роте, чтобы там объявить себя временно командующим батальоном. Потом он послал в пятнадцатую и шестнадцатую роты коротенькие записки: "Вступив во временное командование 4-м батальоном, приказываю подготовиться к немедленному преследованию противника".

Ни от прапорщиков Тригуляева и Локоткова, ни от нового командующего шестнадцатой ротой, совсем еще молодого, только что из школы, прапорщика Рясного никаких возражений он не услышал; напротив, везде очень быстро построились люди, и четвертый батальон первым тронулся вперед, а за ним пришлось идти третьему: такой порядок, впрочем, был и при форсировании Пляшевки.

Сам он шел со своей ротой, выслав вперед патрули.

Горячий командующий второй половиной 401-го полка, в помощь которому посланы были оба батальона, повел своих вперед, как будто даже забыв в пылу боя о присланных ему же на выручку частях 402-го полка. Так объяснял самому себе Ливенцев то, что оба батальона оказались без спасительного попечения о них начальства.

Местность впереди была очень удобна для защиты, и предосторожность в виде цепочки патрулей оказалась необходимой: уже перед первой опушкой молодого леска началась перестрелка, и тринадцатую роту пришлось спешно рассыпать в цепь, задержав на время продвижение остальных.

Ливенцев был рад, что уцелел Некипелов: сибиряк был не зря кавалером всех четырех степеней солдатского Георгия, - он был распорядителен в бою, и Ливенцев знал, что он хорошо будет вести роту, во всяком случае гораздо лучше, чем Локотков, а тем более Рясный. Тригуляев же хотя по натуре был сообразителен и скор на решения, но теперь, после ранения оставшись в строю, мог и потерять половину этих своих природных свойств.