– Нельзя же солить теперь, - двадцать раз я тебе говорила!.. Вот когда холоднее станет...

У Михаила Дмитрича было очень много дел в местхозе. Чтобы приводить их постояно в последовательность и ясность, он усвоил привычку даже про себя говорить: "По вопросу того-то... так... теперь по вопросу того-то" - и сообразно с этим действовать безотлагательно.

Он был вообще методический человек: по утрам каждый день обливался водою, по вечерам минут десять - двадцать занимался гимнастикой; в дни отдыха выпивал перед обедом рюмку водки. Не курил, так как считал табак вредным для здоровья.

– Итак, по вопросу мерина... Завтра я поговорю с мясниками, сколько они возьмут, - и прочее...

– Не знаю, войдет ли он в нашу кадушку... Да и жалко хорошую кадушку портить: она для свинины пойдет...
– раздумывала Алевтина Прокофьевна.

– Вот тебе раз! Резать - резать, а кадушки нет... Значит, прежде всего по вопросу кадушки... Я видел селедочные бочки в горпо, стоят два с полтиной штука... Итак, два с полтиной, да привезти...

– А войдет ли он в одну?.. Я думаю, две надо, не меньше...

– Ну, вот уж и две!.. Раньше надобно было думать!.. Я вижу, влетит нам этот мерин в копеечку!

В то время как в доме, при керосиновой лампе, за ужином, шел вопрос о резнике и кадушках, мерина мучила жажда. Сухая трава, которую проглотил он в огромном количестве за день, требовала, чтобы ее размочили, а ведро с водой на обычное место около ограды забыла в этот вечер поставить Алевтина Прокофьевна.

Долго и покорно стоял он и ждал. Качал головой, пробовал тихо ржать... Пошел было снова злобно рыть ломавшуюся с треском траву, вернулся. Должна была стоять ночью вода в ведре. Почему же ее не было и даже ведра не было?

Колья Михаил Дмитрич забил редко и неглубоко: земля была очень жесткая, как всегда здесь в начале осени. Мерин так усердно начал от нечего делать чесать бок об один из кольев, что вывернул его и повалил. Обнюхал и переступил через проволоку осторожно...

Где-нибудь около кухни должна стоять вода, - и в темноте, раздувая ноздри, тыкался он мордой обо все углы кухни, ища ведро.

Крыша на доме чуть белела (она была зеленая). На двух молодых персиках сзади дома держались еще густые листья. Мерин поспешно обгрыз их совсем с ветками. Вблизи от персиков стояла груша. На ней ветки начинались высоко от земли. Нужно было высоко подымать голову, чтобы захватить листья. Хрупкие ветки ломались одна за другой, и не больше как в четверть часа остались только самые верхние сучья, остальные висели.

Пить все-таки хотелось не меньше прежнего, и появилась тупая назойливость, вызванная обидой: должны были поставить ведро, почему не поставили?

Мерин помнил, как его били за пальму, и боялся, что залает собака, но когда он тупо и долго глядел на дом, все представлялось ведро там где-то, около стены. И когда он пошел наконец огибать дом, между копытами и не плотно держащимися подковами лезли и рвались какие-то маленькие кустики: это были молоденькие буксусы, посаженные в два ряда. Мерин не пытался даже их пробовать, он честно искал свое ведро, вытягивая худую шею влево, вправо.

И вот он почувствовал на каменном выступе веранды воду: стояло ведро, хотя и не его, другое, но только что он нагнул его мордой, чтобы напиться, грянул громовой лай Ульриха.

Мерин, спеша, дернул ведро к себе, оно опрокинулось, вода полилась ему на ноги, но вместе с водой полилось и молоко из кувшина, который был поставлен в воду на ночь. Мерин спешил уйти и, повернувшись, раздавил одной ногой кувшин, другой - ведро.

– Какой там черт, а?.. По вопросу кого?.. Уляшка, замолчи! Ни черта не слышно!..
– кричал на веранде Михаил Дмитрич.

Мерин уходил поспешно, вконец дотаптывая буксусы.

Одной рукой придерживая плащ на голом теле, в другой - фонарь, Михаил Дмитрич кричал жене:

– Нет, это прямо вредитель какой-то, черт бы его драл!.. Ты посмотри, сколько он нам убытку наделал!.. Больше чем стоит!.. В бочку, в бочку, да! Это самое лучшее! Самые милые домашние животные, - черт бы их драл!
– это которые в бочке, в бочке!..

Ульрих оборвал все-таки свою цепь... Свирепо накинулся он на мерина, и хоть крикнула Алевтина Прокофьевна свое заклинание: "Улька, назад! Это я кому говорю?" - но было поздно: мерин лягнул и ударил его в голову около уха. Хотя и с залитыми кровью глазами и визжащий от боли, Ульрих все-таки пытался еще вцепиться в мерина, насилу удержали его за ошейник и втащили в дом.

Михаил Дмитрич потерял при этом плащ и двигался голый, как древняя статуя.

Две сельдяные бочки прислал с утра на другой день Михаил Дмитрич. В записке, которую подал извозчик, муж писал жене, что нужно не только хорошенько выпарить бочки, но еще и выкурить их дымом, и полдня Алевтина Прокофьевна возилась с бочками: обваривала кипятком, скребла ножом, нюхала и прижимала верхнюю губу к носу.

А в обед пришли два старика могильщика резать мерина, и один из них, в рыжей засаленной, дырявой фетровой шляпе и в синей рубахе навыпуск, но без пояса, сказал деловито и даже не без гордости: