– Про-хо-дите, вам сказано!.. Про-хо-ди-и та-ам!..

Иван Ионыч взял направление на Невский и пошел, выставив вперед правое плечо, как он всегда ходил в толпе, которую нужно было буравить.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда он дотолкался, наконец, до Невского, то возле остановки трамвая думал дождаться вагона на Знаменскую площадь, чтобы заехать к полковнику Абашидзе спросить, когда можно будет получить в интендантстве деньги (приходилось что-то более двадцати семи тысяч), но вагона все не было. Да и обратно не шли вагоны: рельсы трамвая блестели пустынно. Это было бы само по себе с непривычки жутко, пожалуй, если бы не огромная толпа около.

Но вот подъехал городовой на крупной серой лошади. Шапка с медной бляхой заиндевела. Уздечку он держал левой рукой, а в правой, в теплой белой варежке, зажал ременную нагайку. Был он мясист и лилово-красен. Крикнул хрипло:

– По случаю порчи вагонов не будет ходить!..

– Что? Забастовка!
– крикнуло несколько голосов ответно около Полезнова.

– Ка-ак это забастовка?.. Я вам говорю: по случаю порчи!.. Ррасходи-ись!

– Мало ли что ты скажешь!.. Тоже: "я говорю!.." Фараон чертов!.. Сельдь!..

Полезнов видел кругом лица то насмешливые, то сумрачные, то очень яростные... Подъехал казачий патруль - шесть всадников по три в ряд... Тут Иван Ионыч в первый раз в жизни внимательно присмотрелся к колыхавшимся за спинами казаков геройским пикам, но сами казаки оказались молодой и хлипкий народ. Мелкие лошадки их тоже не понравились Полезнову. Однако он решил про себя: "Если трамвая не будет, нечего и стоять..." Разнообразно ворочая правым плечом, которое считал надежнее левого, он выбрался из этой толпы, но, немного пройдя по тротуару, попал во вторую, а едва пробился через нее в третью... Извозчиков же нигде не было видно.

Какого-то встречного черноусого капитана он спросил:

– Неужто извозчики тоже забастовали?

Тот оглядел его небрежно и буркнул:

– Очевидно.

– Какой же им, однако, расчет?
– хотел он узнать у капитана, но тот шевельнул только бровями и прошел поспешно, точно опасаясь, как бы не задал он ему вопроса насчет того, что это такое вообще происходит и к чему может привести.

Именно это и хотел спросить Полезнов. Он считал, что, работая на армию, он только офицерам мог поверить, как своим, а не какому-то бритому магистру в шляпе.

Часто слышал он кругом чужую, колкую речь беженцев - это его заставляло усерднее искать глазами военных.

Обычно их бывало много - не меньше половины уличной толпы, и раньше не то что выделялись они, они давили собою штатских: просто из-за них невзрачными, ненужными, лишними какими-то казались штатские. Несмотря на плохие дела на фронте, они шли молодцевато, выпятив груди, очень часто поблескивая крестами, даже и белыми на георгиевской ленте. Теперь они как будто сами хотели теснее перемешаться с невоенными, глядели проще и держались сутулее.

Квартала за два до Аничкова моста Полезнов хотел было свернуть в боковую улицу, чтобы обойти Невский стороной, однако те же густые толпы и те же казачьи патрули были и здесь.

Своих часов он не хотел доставать на улице, но в окне одного часового магазина под крупной надписью "Самое верное время" он рассмотрел синие стрелки часов, подходившие к двенадцати. Он очень удивился, что за такой короткий промежуток времени - с девяти, когда он вышел из номера гостиницы, и до двенадцати - так изменился вид Невского.

К молодому прапорщику, стоявшему у магазина, обратился он вполголоса:

– Этак, пожалуй, доведет народ до того, что войска стрелять по нем станут, а?

Прапорщик - он был очень тонок в поясе и желт лицом, может быть только что выпущен из лазарета, - поглядел на него подозрительно, как-то чуть перебрал синими губами, чтобы ответить, но ничего не сказал - отвернулся. Это даже не то чтоб обидело, это испугало Полезнова. Для него как-то само собой стало ясно, что надо спешить выбраться не только отсюда, с Невского, но вообще из Петрограда, к жене и малышам в Бологое, что полковника Абашидзе он может и не застать дома (а он только квартировал на Знаменской), что добраться теперь до интендантства еще труднее, чем до квартиры Абашидзе, что теперь вообще нужно думать не о делах - никто здесь, в бесчисленных толпах на улицах, явно о делах не думал, - а о том, как бы самому уцелеть.

Очень упорно и очень отчетливо он думал: "Я не бобыль какой-нибудь, которому все равно... У меня - жена, дети... Раз тут такое что-то заварилось, мне надо дома сидеть..." И когда он выбрался, наконец, к Знаменской площади, он стал спокойнее. Тут было куда свободней. Но что особенно поразило его здесь - это кучка гимназистов-малышей, не старше двенадцати, с хохотом бросавших снежками в памятник Александру III.

После этого показалось ему, что и вокзал должен быть закрыт и что поезда должны застыть здесь на рельсах, как где-то в парке застыли вагоны трамвая. И очень удивило его, что дверь вокзала перед ним отворилась, что вокзал, как всегда, был полон пассажиров, что носильщик - бляха № 168, - к которому обратился он с коротким вокзальным вопросом: "Поезд на Москву?", ответил ему на ходу так же коротко: "В час дня".