– О конических пулях Минье мы уже читали, остается только увидеть их в действии, - сказал Астапов.

– Пули Минье уж не новость, я читал о каких-то ядовитых газах, выдумал один англичанин, - только не дал я этому веры, - отозвался на это мичман Завалишин, крепкий брюнет с энергичным лицом.
– Могут ли быть изготовлены такие газы?

– Отчего же нет? Есть ведь "Собачья пещера" - грот такой где-то в Италии, в котором собаки дохнут. Почему же дохнут? Очень просто - ядовитые газы!
– сказал Бирюлев.

– Я не об этом! Ядовитые газы, конечно, есть даже в угольных шахтах в России, - незачем в Италию ездить, - а вот как ими действовать могут? Начинять ими гранаты, что ли?

– А почему же? Хотя бы и так!

Дамы не позволили молодым флотским развить разговор о последних словах заграничной техники в военном деле. Дамы требовали неусыпного внимания к себе, иначе зачем же они пришли на бал? Наконец, они чувствовали себя встревоженно и настойчиво требовали, чтобы их успокоили по-настоящему, прочно, отвлекли бы их мысли в беззаботное прошлое.

Несмотря на то, что огромный союзный флот заставил молодой и малочисленный русский флот укрыться в бухте под мощную защиту семисот орудий береговых батарей, севастопольская жизнь отнюдь не нарушала своего заведенного задолго до объявления войны течения.

Даже и в августе до этого последнего дня каждый день в шесть часов вечера на стодвадцатипушечном корабле "Великий князь Константин", носившем флаг Корнилова и стоявшем у Екатерининской пристани, начинал играть оркестр, а на самой пристани гремело еще несколько оркестров, как флотских, так и армейских, и даже роговой хор гусарского полка с песенниками.

И тогда на Приморском бульваре, где стоял бронзовый памятник герою Черноморского флота - лейтенанту Казарскому, начиналось гулянье, и Севастополь мог показаться даже любому мизантропу самым счастливым, самым веселым городом в мире.

На гуляньях этих много было женщин, для них в сущности и устраивались гулянья, потому что Севастополь по самому чину военной твердыни, предназначенной охранять весь юг Европейской России, был подчеркнуто мужской город. Из сорока двух тысяч его населения в те времена тридцать пять тысяч приходилось на войско гарнизона и матросов флота, а из семи тысяч остальных жителей сколько могло приходиться на женщин, если исключить чиновников, купцов, ремесленников, рабочих и детей?

Конечно, город с таким огромным количеством постоянно живущих военных привлек не одну сотню жриц свободной любви, которые, чуть только раздавалась музыка на пристани, выходили на свой промысел, отчетливо, по-военному маршируя по главным улицам - Екатерининской и Морской, по Театральной площади и пристаням. На Приморский же бульвар, где у входа дежурила с шести часов полиция, могли из них попасть только те, которые одевались "под приличных дам".

По всей основной шестикилометровой бухте, которая называлась Большим рейдом, и по рукаву ее - Южной бухте - стояли картинно красивые, хотя и со свернутыми парусами, корабли, фрегаты, бриги, бригантины, корветы, яхты, тендера, транспорты, шкуны и многочисленный купеческий флот.

Было и несколько пароходов. Все знали, что за постройкою их следил и принимал их Корнилов.

На всех этих судах, хотя и праздно стоявших, все-таки кипела привычная жизнь. Между ними и от них к пристаням - Екатерининской и Графской - скользили под веслами и на парусах боты, вельботы, шлюпки и катеры с катающимися флотскими дамами. Весело, раскатисто смеялись на тихой воде, разноцветными зонтиками защищаясь от жаркого солнца, звонко пели.

В такие "царские" дни, как этот - 30 августа, все суда бывали разукрашены флагами, и эта пестрота флагов, отражаясь в зеркале бухт, не могла не веселить глаз,

Что Севастополь совершенно неприступная крепость и взять ее с моря невозможно, в это поверили к концу дня 14 июля даже и те, кто сомневался в этом. В этот день с утра Севастополь был обложен флотом союзников, который подошел к его батареям почти на пушечный выстрел. Флот был вдвое более сильный, чем скрывшийся в бухте русский. Все видели, что лавирует он не спеша от Камышевой бухты - "Прекрасной гавани" древнего Херсона - до Балаклавы, однако не пытаясь вступать в бой с батареями фортов.

А в это время все начальствующие лица Севастополя были заняты подготовкой к торжеству закладки нового собора. И торжество это действительно состоялось на следующий день, день памяти "святого равноапостольного и великого князя Владимира", когда, по плану профессора архитектуры "действительного статского советника К. А. Тона", собор был заложен, и каждый из присутствующих на торжестве адмиралов и генералов положил свой кирпич в его фундамент, и Златоуст того времени - Иннокентий, архиепископ Херсонский и Таврический, сказал при закладке памятное слово.