И они уже добегали, когда осияло их вдруг и ослепило, и тут же раскололось небо с таким грохотом, что оба они упали, едва добежав, упали ничком, и Миша не успел ничего понять, ослепленный и оглушенный.

Первое, что увидал Миша, очнувшись, были мокрые грязные пальцы Генькиной ноги около самых его глаз. Пальцы эти сжались и разжались значит, Генька был жив.

Потом очень несмело чуть повел глазами Миша подальше и увидел, что Рая лежит ничком, раскинув ноги, и рядом с нею Таня лицом кверху, а глаза закрыты, как мертвая.

На остальных он побоялся глядеть, но перевел глаза с грязных пальцев Генькиных ног выше и заметил, что так же несмело, как он, не совсем раскрытыми глазами на него глядит Генька.

– Гень!
– шепнул он.

– А?
– отозвался тот тихо.

Холодно было. В ушах шум. Пахло паленым.

Миша уперся руками в грязь и поднял голову. И тут же по привычке вывернул шею так, что стало видно дуб, под которым они недавно сидели с Генькой.

Дуб не стоял почему-то, а лежал - валялся, весь был расшвырян, и не больше как в двух шагах пришелся один его толстый сук.

Миша сразу встал на ноги, удивленный, и Геньке шепнул:

– Гляди!

Вся поляна была завалена сучьями с белой изнанкой неживых уже листьев, точно те два дровосека - старый и молодой - срубили только что дуб.

– Как это?
– перебрал губами Миша.

Оглянулся, а на него, как спросонья, бессмысленно глядел Федька, лежавший на спине, а Алешина голова пришлась почему-то под его грибной кошелкой, которую обхватил он руками.

– А-а-а!
– испуганно вскрикнул Миша и начал рыдать в голос.

От этого крика его и рыданий очнулся Алеша и вытянул голову из-под кошелки, а за ним девочки открыли глаза.

И потом несколько длинных мгновений усиленно, точно узнавая друг друга после долгих лет разлуки, смотрели ребятишки один на другого, и девочки горько разрыдались вслед за Мишей.

Из-под дуба они выбрались, когда перестал уж сыпаться дождик, а до того все глядели на другой дуб, вдруг расшвырявший по поляне все свои сучья.

– Это что? Это молния его так?
– спросил Федьку Алеша вполголоса.

– А то кто же еще?
– спросил Федька чуть слышно.

– А не гром?.. А почему говорят: громоотводы?..
– и совсем уже шепотом: - А больше не будет уж грома?

Еще дергался Миша от подавляемых рыданий, когда изумил его Генька: кашлянув по-взрослому в руку, поднялся Генька и пошел прямо к разбитому толстейшему опенью дуба, где перешагивая, где обходя вздыбившиеся на поляне сучья.

Он подошел и стал. Потом обошел его кругом. Потом увидел Миша, как он подобрал внизу свою кошелку с груздями и хлыст.

Миша осмелел и увидел, что осмелел также Федька, приладил на спину свою кошелку и так же, как Генька, где перешагивая, где обходя, пошел через поляну.

Девочки ухватились за руки Алеши, и все пошли туда, к Геньке. Миша сзади всех.

Молния ударила в развилину толстых дубовых суков, в седло дуба, примерно на сажень от земли, и дуб обожжен был слабо - его только раскололо и расшвыряло совершенно таинственно и непонятно.

– А что, че-ерт!
– сказал зло Федька, глядя на брата в упор.
– Кабы мы к тебе тогда побежали, было бы и нам, как тому дубу!

– Было бы и нам!
– повторил Алеша.

Девочки молчали, молчал и Миша, только таращил глаза и ждал, что он скажет.

Вот он разжал надменные губы.

– Это почему же это "было бы"?

– А потому, - сказал Федька.

– Почему это "потому", хотел бы я узнать?

– Потому!.. Мы бы перебежали, а молния бы ударила... Вот всем бы нам и крышка.

– И крышка!
– повторил Алеша уже не певуче.
– А что?

– Э-их!
– вытянул Генька ехидно.
– А не могла, что ли, молния в тот дуб вдарить?

– Как это?

– Так, очень просто... Вы бы сюда, а она бы в тот дуб, и всё.

– Что, она думает, что ли, молния?!
– спросил Алеша.

– А ты чего лезешь!
– осерчал на него Генька.
– Тоже туда же: ду-ма-ет!.. Я думал, а не то что молния!.. Я думал: в тот дуб вдарит.

– В какой дуб?

– В ваш, вот в какой!.. А потом вижу, в этот полоснуть хочет, я и побежал.

– Врешь! Бить меня бежал!
– крикнул Федька.

– Бить? Что я тебя, когда угодно бить не могу?.. Я тебя когда угодно могу!.. Хочешь, тресну?