Евгения СЕРГИЕНКО
БАТЮШКА В ЛОПУХАХ
Летнее утро вставало ясное, умытое и безгрешное. Солнечный зайчик отполировал купол церкви, вспрыгнул на макушку золоченого креста и оттуда пронзительным лучом разбудил священника. Отец Виталий почивал на церковном дворе.
Батюшка очнулся, повертел головой, но поднять оную не смог: тяжела. Лист лопуха окропил лицо батюшки росою, а ромашки укоризненно закачались, как головки старушек-святош.
– Ай, срам какой!
– стыдили они неслышными голосочками.
– Ай-я-яй!
Батюшка скорбно вздохнул. Обида, которую не забыть, не пропить, сосала под сердцем.
С ближнего куста нахально и презрительно чирикнул воробей, соскочил и повернулся задом, утверждая этим, что отец Виталий уже не пастырь прихода, что его, как нашкодившего пса, выставили за дверь.
– Однако несправедливо!
– роптал батюшка.
Лопухи кивнули, а ромашки качнулись, не согласись.
Отец Виталий и смолоду не был трезвенником, а когда овдовел, тому лет пятнадцать, запил окончательно.
Он пропускал службу, валялся под забором, и церковь вместе со своим старым попом сделалась предметом насмешек и примером богохульства.
Старухи ругали попа, молодые над ним посмеивались, а божий храм пустел, и святые доходы сошли на нет. Казна истощилась, церковый совет жаловался на бедность в епархию, и духовное начальство грозилось уволить отца Виталия.
Но старый батюшка каялся в своем грехе, бросал пить и некоторое время исправно служил заутрени и обедни, крестил и отпевал.
Однако давнишняя тоска, жившая в нем с семинарских лет, брала верх и все приходило в исходное положение: батюшка возлежал в лопухах, старухи проклинали его на всех завалинках, а голуби ворковали на колокольне.
Истинно же терпеливые христиане ожидали со смирением, когда у отца Виталия пройдет запой.
– Пьет наш страдалец?
– справлялись они друг у дружки при встрече.
– Пьет, дай бог ему здоровья!
Наступил канун троицы, праздника отца, сына и святого духа, уместившихся в едином слове "бог".
Отец Виталий пил четвертый день, перемещаясь время от времени с церковного двора к себе домой и обратно.
Местные богомолки готовились к празднику, украшали иконы березовыми ветками, посыпали вымытые полы душистым чебрецом, поглядывали на божий храм, чертыхаясь и крестясь.
А церковь, выхваляясь крестами, стояла немая, безлюдная, запертая на висячий замок. С белой стены над папертью Христос благословлял поднятым перстом расплескавшуюся вокруг фиолетовую пену сирени.
Бабка Аглая, глухая, тощая, одетая во все черное, известная на селе пристрастием к богу и к скандалам, взывала к нарисованному Христу:
– Господи, сделай чудо! Пущай этот пьяница на праздник очухается и послужит православным людям один день, а там, сукин сын, пусть пьет, хоть околеет.
Босой, облупленный Иисус, иссеченный дождями и зноем, с беспомощным сожалением смотрел мимо черной бабки.
Но, чудо, какого уже не ожидала ни одна крещеная душа на селе, свершилось.
В конце дня внушительно и неопровержимо возвестил о себе большой колокол и за ним затренькали, заверещали маленькие, выговаривая наперебой:
– Аль, забыли? Мы-то целы! Мы-то тут!
Вспугнутые голуби сизо-белой рябью трепетали над колокольней, старухи, не попадая от радости в рукава, натягивали сатиновые праздничные кофты. И вместе с ликующим перезвоном по селу прокатилось:
– Новый батюшка приехал!
В этих-то словах и была отставка отца Виталия. С этим-то и не мог он смириться.
...Две недели, как отошла троица. Выбросили из святых углов поникшие ветки, вымели затоптанную траву, а отставной поп все пил и пил от непрощенной обиды.
Как ни журила его церковная сторожиха, как ни срамила на людях бабка Аглая, все равно ранним утром отец Виталий просыпался в церковных лопухах.
И теперь, обращаясь к мудрой и глубокой синеве, он допытывался:
– Где же логика?
Небеса молчали, поглотив этот вопрос, как неисчислимое множество других.
Над батюшкой треснуло, шарахнулось, и молодой голос произнес:
– Эх, батя, чуть тебе на голову не наступил. Извини!
Рослый солдат оправдывался, перемахнув через забор.
– Смотреть надо!
– счел долгом укорить священник, но, увидав, кто перед ним, простер руки и возопил - Митя! Митюша приехал! Здравствуй, сосед.