— Ну, погоди же, погоди же, погоди! — бормотал он свирепо. — Я узнаю, почему ты переодевался! Почему ты шлялся ко мне, беспокоясь о судьбе раздавленного моряка! Почему ты рентгенизировался! Почему ты вселил ужас в этого остолопа! Почему ты зовешься профессором Хизертоном! И почему у тебя на руке эти суставы, суставы, суставчики, черт меня побери, если они не отвечают всем собранным мною симптомам!

— Вы слышали, что произошло на бирже?

— Нет, а что?

— Бегите, покупайте червонцы! Джек Кресслинг стоит за соглашение с Россией!

— Кресслинг? Вы спятили! Быть не может!

Но добрый знакомый махнул рукой и помчался распространять панику на всех перекрестках Бродвея.

В кожаной комнате биржи, куда допускались только денежные короли Америки, сидел Джек Кресслинг, устремив серые глаза на кончик своей сигары, и говорил секретарю Конгресса:

— Вы дадите телеграмму об этом по всей линии. Горвардский университет должен составить резолюцию. Общество распространения безобидных знаний — также. От имени негров необходимо организовать демонстрацию. Украсьте некоторые дома, предположим, через каждые десять, траурными флагами.

— Позвольте, сэр, — почтительно перебил секретарь, — я не совсем вас понял: вы говорите о радостной или о печальной демонстрации?

Кресслинг поднял брови и презрительно оглядел его:

— Я провел на бирже торговое соглашение с Советской Россией. Америка должна одеться в траур.

— Ага… — глубокомысленно произнес секретарь, покраснев как рак.

В глубине души он ничего не понимал.

— Но часть интеллигенции — заметьте себе: часть — выразит свое удовлетворение. Она откроет подписку на поднесение ценного подарка вождям Советской республики. Вы первый подпишетесь на тысячу долларов…

Секретарь Конгресса заерзал в кресле.

— Вздор! — сурово сказал Кресслинг, вынимая из кармана чековую книжку и бросая ее на стол. — Проставьте здесь необходимые цифры, я подписался на каждом чеке. Подарок уже готов. Это часы в футляре красного дерева — символ труда и экономии. Озаботьтесь составлением письма с родственными чувствами, вставьте цитаты из нашего Эммерсона и большевистского профессора Когана. Подарок должен быть послан от имени сочувствующих и поднесен через члена компартии, отправленного в Россию… Довольно, я утомился.

Секретарь выкатился из комнаты весь в поту. Ему нужно было снестись с Вашингтоном. В полном отчаянии он бросился с лестницы, гудевшей, как улей.

Большая зала биржи была набита битком. Черная доска то и дело вытиралась губкой. Цифры росли. Маленький человек с мелом в руке наносил на доску новые и новые кружочки. Белоэмигранты из правых эсеров честно предупредили Джека Кресслинга, что готовят на него террористическое покушение в пять часов три минуты дня у левого подъезда биржи.

Виновник всей этой паники докурил сигару, встал и медленно спустился с лестницы. Внизу, в вестибюле, его ждали две борзые собаки и ящик с крокодилами. Он потрепал своих любимцев, взглянул на часы — пять часов — и кивнул головой лакею. Тот поднял брови и кивнул швейцару. Швейцар бросился на улицу и закричал громовым голосом:

— Машина для собак мистера Кресслинга!

К подъезду мягко подкатил лакированный итальянский автомобиль, обитый внутри лиловым шелком. Лакей приподнял за ошейник собак; они уселись на сиденье, и шофер тронул рычаг.

— Машина для крокодилов мистера Кресслинга!

Тотчас же вслед за первым автомобилем к подъезду подкатил другой, в виде щегольской каретки с центральным внутренним отоплением и бананами в кадках. Лакей со швейцаром внесли в него ящик с крокодилами, и автомобиль отбыл вслед за первым.

— Кобыла мистера Кресслинга!

Лучший скакун Америки, знаменитая Эсмеральда, с белым пятном на груди, кусая мундштук и косясь карим глазом, протанцевала к подъезду, вырываясь из рук жокея. Шепот восхищения вырвался у публики. Даже биржевые маклеры забыли на минуту о своих делах. Полисмен, чистильщик сапог, газетчик, продавец папирос обступили подъезд, гогоча от восторга. Раздался треск киноаппарата. Часы над биржей показали ровно пять часов и три минуты.

В углублении между двумя нишами мрачного вида человек в мексиканском сомбреро и длинном черном плаще, перекинутом через плечо, сардонически скривил губы.

— Бутафория! — пробормотал он с ненавистью. — Я не могу жертвовать нашу последнюю бомбу на подобного шарлатана.

И, завернувшись в складки плаща, он тряхнул длинными прядями волос, сунул бомбу обратно в карман и мрачно удалился к остановке омнибуса, где ему пришлось выдержать множество любопытных взглядов, прежде чем он дождался вагона.

А Джек Кресслинг лениво сунул ногу в стремя, оглянулся вокруг в ожидании бомбометателя, пожал плечами, и через секунду его статная фигура покоилась в седле, как отлитая из бронзы, а укрощенная Эсмеральда понеслась по Бродвей-стрит, мягко касаясь асфальта серебряными подковами.