В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

Ново-Огарево

1991 год, который по насыщенности и драматизму событий сравним лишь с 1793-м и 1917-м, прошел под знаком борьбы вокруг вопроса: быть Союзу ССР или не быть? Кульминация этой борьбы пришлась на четыре даты - 17 марта, 12 июня, 19 августа и 8 декабря. А ее стержнем стал проект нового Союзного договора. Вокруг этого документа кипели страсти и ломались копья. В нем сфокусировалась вся летопись этого неординарного года. Он стал жертвой политических интриг и приобрел в последнем виде характер законченного компромисса. И хотя Договор остался неподписанным, вполне возможно, что его еще извлекут из архивов только перепечатают набело, поправят пару статей и скажут: это уже совсем другая бумага.

С вопросом о Союзе, о его судьбе связаны и пик противостояния Горбачева с Ельциным, и высшая точка их сотрудничества.

Что касается противостояния, оно достигло апогея, когда Ельцин, выступая по телевидению, обвинил Горбачева во всех смертных грехах и потребовал немедленной его отставки. Этот выпад встретил крайне раздраженную реакцию у президента и его окружения, был расценен как "объявление войны". Впрочем, то же говорилось и по другим поводам - когда Ельцин подписал договор с Литвой и другими Прибалтийскими республиками, тем самым поддержав их требования независимости и фактически лишив союзное руководство возможностей дальнейшего маневрирования. Когда было объявлено, что все предприятия на территории России переходят под ее юрисдикцию. Когда провозгласили приоритет республиканских законов над союзными. Когда Ельцин попытался разрушить Союз де-факто с помощью серии двусторонних договоров, а затем де-юре - заменить его четырехсторонним соглашением (России, Украины, Белоруссии и Казахстана), то есть сделать то, что удалось ему со второй попытки в декабре 1991 года.

Перебирая в памяти события этого бурного года, трудно с большой точностью назвать момент перелома в соотношении сил, когда в результате таранных ударов оппозиции Союзный центр ослаб настолько, что уже не только был не в состоянии диктовать свою волю всем республикам, но и пасовал, если две-три из них сговаривались занять общую позицию. Решающую роль при этом играла, конечно, Россия. Пожалуй, где-то в марте-апреле авторитет и влияние союзного Президента и Председателя Верховного Совета РСФСР сравнялись. Ни один из них не мог управлять, игнорируя другого, и такое равновесие сил сохранялось до августа.

На протяжении периода, который можно назвать "новоогаревским", два основных лагеря состязались в привлечении на свою сторону общественного мнения. Это не был прочный политический мир, но с обеих сторон в угоду народному настроению не уставали заявлять о необходимости согласия, коалиционного правительства, единого фронта, круглого стола и т. п. Народные массы устали от бесконечной перепалки, включая свару между лидерами. Характерно, что и тональность писем, поступавших тогда в президентский аппарат, изменилась, здесь уже не столько призывали Михаила Сергеевича и Бориса Николаевича "помириться", сколько предостерегали, что оба будут нести ответственность за развал государства, одинаково повинны в переживаемых страной трудностях. В этих условиях противоборствующие лагери и сочли для себя выгодным заключить своего рода перемирие.

В зимние месяцы 1991 года, когда Горбачева покинули несколько человек из его "команды" (Яковлев, Шеварднадзе, Шаталин), мне пришлось общаться с ним чаще обычного. Я рассказывал шефу о настроениях депутатов, с которыми работал в Комитете Верховного Совета по законодательству, законности и правопорядку. Люди, заявлявшие о себе как твердые его сторонники, настоятельно просили двинуться навстречу демократическому движению, которое само в тот момент находилось в разобранном состоянии, панически боялось призрака надвигающейся диктатуры. Со своей стороны я настойчиво советовал президенту встретиться с ведущими деятелями оппозиции, и не просто "по-отечески" поговорить с ними, пожурить или похвалить, а договориться о создании коалиции реформ. Он соглашался в принципе, но без большой охоты, явно опасаясь обидеть и озлобить своих соратников по Политбюро.

В свое время с его согласия мы с Петраковым встречались с "межрегионалами" - Поповым, Мурашовым, Шостаковским, Фильшиным, Волковым и другими. Интерпретируя состоявшийся тогда разговор, обозреватель французской газеты "Монд" Б. Гетте писал: "Выход Ельцина на сцену не только знаменует изменение соотношения сил в пользу сторонников рынка, но и создает ситуацию, в которой Горбачев должен либо вновь возглавить "партию движения", либо дать обойти себя слева"*. Президент не откликнулся на соответствующее предложение ведущих сторонников "демократической платформы", и им не осталось ничего иного, как "взять в вожди" Ельцина. Этот вроде бы малозаметный эпизод имел серьезные последствия. По существу, был утрачен шанс консолидации демократической оппозиции и центристов, сторонников реформ в КПСС. Те и другие ожесточились по отношению друг к другу, грызня усилилась. Народу это надоело, и он готов был взяться за дубину, чтобы отдубасить всех без разбору.

В этих условиях единственным выходом становилось верхушечное соглашение на уровне лидеров, к которому позднее присоединятся парламенты. Я высказал мнение, что, если Горбачев предложит Ельцину отказаться от взаимных нападок, заключить своего рода перемирие и вместе с руководителями других республик взяться за завершение работы над Союзным договором, Борис Николаевич не сможет отказаться: в этом случае на нем сосредоточилось бы негодование соотечественников, жаждущих мира в стране. В то время и доброжелатели президента, и многие люди, не входившие ни в какие лагери, а просто болевшие душой за судьбы Родины и реформации, настойчиво уговаривали, можно даже сказать - толкали его к соглашению.

И он решился, хотя это было далеко не просто. Ведь созвав первую встречу "9 + 1" и положив тем самым начало "новоогаревскому процессу", Горбачев признавал, что отныне он не в состоянии править единолично и готов пойти на передачу власти республикам с сохранением за Союзом в основном координационных функций. До того момента были только обещания да декларации о необходимости преобразовать унитарное государство в федеративное, с этого же момента, еще до подписания нового Союзного договора, такое преобразование становилось фактом.