К старожилам нашей консультантской группы относился Федор Федорович Петренко - скромный беззаветный работяга, имевший вкус к теме партийного строительства и почти целиком взявший на себя писанину по этой части.

Время шло, с годами консультантская группа пополнялась. Пожалуй, самым видным из "нового призыва" был Николай Владимирович Шишлин. Бывшие "проблемисты" Геннадий Герасимов и Юрий Мушкатеров, в прошлом разведчик Рафаэль Федоров, историк, работавший в ИМЭЛе Николай Коликов - все они по взглядам, культуре, стилю жизни продолжали традиции, заложенные первыми консультантами, хотя, не в обиду им будет сказано, уже без того блеска. Давно замечено, что "римейк" всегда уступает оригиналу.

Эксперимент с консультантами довольно скоро получил распространение. Была ли в этом продиктованная временем потребность "онаучивания" политики, или просто другие секретари, позавидовав "лихости" текстов, исходивших от коллег-международников, решили, что и они не лыком шиты, вполне могут обзавестись собственными "сочинителями", чтобы в лучшем свете изобразить свою кипучую деятельность? Вероятно, играли свою роль оба мотива. Консультантские группы возникли первоначально в агитпропе, отделах культуры и партийно-организационной работы, а затем и в остальных подразделениях аппарата. Повысился спрос на "писучих" докторов и кандидатов наук, готовых променять призрачную академическую карьеру на паек в кремлевской столовой диетического питания. Но то ли кадровые закрома наук и политической публицистики были уже изрядно подчищены, то ли приманка оказалась не столь уж соблазнительной, консультант-ство "широкого разлива" не отличалось высоким качеством. Скорее всего, потому, что сам этот институт по своему происхождению предназначен все-таки для "оркестровки" политического мышления, которое было не в почете в идеологических отделах, а в управленческих тяготело к пустой риторике. Там легко приживались начетчики, критически мыслящим людям нечего было делать, если такие попадались, то через год-два торопились сбежать либо глушили в себе творческий инстинкт и постепенно превращались в тех же заурядных "талмудистов".

То, что консультантство для одних становилось лабораторией, помогавшей раскрыться их способностям, а для других - кунсткамерой, в которой такие способности (если они, конечно, были) гасли, определялось не только их собственными интеллектуальными задатками и волевыми свойствами, но, в неменьшей мере, масштабом собиравшей их личности. Андропову и Пономареву нужны были теоретики, умеющие писать, они, если позволено будет выразиться с долей пафоса, призывали думающих людей под свои знамена. Другим нужны были преимущественно писари, затвердившие в головах партийный канон, приглашали их к себе на службу. А генсек произвел в консультанты своих стенографисток, просто чтобы обеспечить им приличный кошт.

А вот свидетельство из собственного опыта. Пришлось мне однажды сотрудничать с И.В. Капитоновым при подготовке совещания секретарей ЦК компартий соцсодружества по организационно-партийным вопросам. Дело это было для него новое, непривычное. До сих пор он общался со своими зарубежными партнерами, так сказать, оперативно: встретились, обменялись, условились, доложили записками начальству, и все тут. На сей же раз предстояла многосторонняя встреча с принятием заключительного документа, и он панически боялся допустить какой-нибудь "ляп". Должно быть, именно этот страх заставил его довериться мне, как доке в подобных предприятиях. Но как чудовищно трудно с ним работалось! Нисколько не преувеличиваю: по часу-полтора мы могли обсуждать, как следует говорить о сотрудничестве или взаимодействии братских партий. Иван Васильевич проявлял высочайшую бдительность, не пропуская ни строчки, на которую не находилось источника, предпочтительно - из выступлений Брежнева. Без конца переспрашивал: "Ты уверен, Георгий, что эта формула не вызовет вопросов?" Приходилось вновь и вновь доказывать, что нет, не вызовет, текст вполне ортодоксален. Мнением своих консультантов он не интересовался, да и они почти не подавали голоса. Только выйдя из секретарского кабинета и с облегчением вздохнув, давний мой приятель Валерий Шапко (кстати, университетский соученик Горбачева) и Алексей Масягин, с которым мы трудились в Праге, говорили: "Теперь ты понимаешь, как нам работается!"

Есть над чем поразмыслить, приняв во внимание тот факт, что в перестройку активно втянулись почти все консультанты, "взращенные" в международных отсеках аппарата и мало кто из внутренних. Во всяком случае, двое из этой среды, к кому я относился с уважением и симпатией, как к людям ищущим, с нестандартным мышлением, Левон Аршакович Оников и Ричард Иванович Косолапов оказались в числе самых яростных критиков Горбачева и перестройки. Не ставлю под сомнение их идейную принципиальность, но свою роль, вероятно, сыграла и личная обида.

Завершу суждения о консультантах и референтах небольшой притчей, в которой пытался передать "дух аппарата".

Притча о Перегудове, молодом референте R

и Большом начальнике

На работе все было как на работе. Начальство начальствовало, подчиненные подчинялись, инициативные выступали с инициативами, трудяги трудились, бездельники бездельничали, подхалимы подхалимничали, карьеристы делали карьеру, а некарьеристы тоже делали карьеру.

Синягин, встретив меня в коридоре, доверительно сообщил на ухо, что Перегудов уходит. Не могу сказать, что эта новость потрясла меня до основания или хотя бы выбила из колеи. Тем не менее, поскольку Синягин передал новость мне по дружбе, причем только мне, я многозначительно покачал головой и поохал. В течение последующих двух часов ко мне заходили все, кто проходил мимо, и доверительно, по дружбе, сообщали, что Перегудов уходит. Когда пришел Зубов, я молниеносно кинулся навстречу и доверительно, на ухо, по дружбе, совершенно секретно сообщил ему, что Перегудов уходит. У него вытянулось лицо, опустились плечи, и я почувствовал легкий стыд. Вот всегда я так. Ну что мне стоило дать ему высказаться?

Я стал думать о Перегудове. Бессистемно. Сначала прикинул, как это отразится на моем положении. Выяснилось, что никак. Я ничего не приобретаю, потому что никто не предложит мне занять место Перегудова. На это место есть три достойных претендента, и, чтобы их устранить, надо обладать не меньшим нахальством, чем Жорж Дюруа, или не меньшим коварством, чем Ричард III. Кроме того, у меня и желания особого нет. Говорю как на духу, зачем бы мне обманывать самого себя.

Терять я тоже ничего не теряю. Хотя Перегудов был моим непосредственным начальником, мне от него ни жарко ни холодно. Терпимо. Я вообще не боюсь начальства и не рвусь вступать с ним в доверительные отношения, потому что дело свое делаю хорошо, цену себе знаю, и оно знает мне цену, и мы мирно сосуществуем, и я пользуюсь относительной самостоятельностью, могу сказать все, что мне хочется, или почти все, уж во всяком случае не говорю того, чего не хочется, или очень редко.

А ведь мы с Перегудовым считаемся друзьями и знаем друг друга целую вечность. Впервые мы с ним встретились в 1942 году в военном училище. Убей меня бог, если я помню, как он себя там вел и что я о нем в ту пору думал, но в память навсегда врезалась картинка: неуклюжий, изломанный, дико худой человек с покатыми плечами бежит, догоняя взвод, по проселочной дороге, ухитряется угодить во все лужи, обмотку волочит по грязи - словом, интеллигентный солдатик из маминых сынков.

Поглядели бы вы теперь на этого солдатика. Грудь навыкат, брюхо, как у монаха, которого за предательство гёзов Уленшпигель велел закормить насмерть, взор орлиный, голос... впрочем, о голосе стоит сказать особо.