— Вот тут Иосиф Родионович (Опанасенко. П.Г.) пишет в личной характеристике, что Вы со своей бригадой очень успешно действовали в Хехцире. А я Хехцир знаю. Это похлеще Карпат. Так вот я хочу вас спросить, что Вы считаете главным, чтобы войска успешно действовали в горах?

— Подвижность и выносливость — горная закалка. Все оружие и боеприпасы всегда с собой. Действовать с предельным напряжением сил. Солдат должен быть нагружен как мул, вынослив как ишак, подвижен как горный козел, сообразителен и храбр как барс. Когда нужно — горный стрелок действует без сна непрерывно — и двое, и трое, и более суток. Упущенное время потом ничем не наверстаешь.

— Правильно! — воскликнул Иван Ефимович. Так вот это и втолкуй в 27 гв. стрелковом корпусе и в 18 армии. Придется тебе там поездить по частям.

Потом глядя на меня исподлобья, спросил:

— Начальником штаба дивизии пойдете?

— Разумеется, ответил я. Он поднял голову и, посмотрев открытым прямым взглядом произнес:

— Вот это правильно. По Вашему прохождению службы Вы заслуживаете большего. А проявиться как работнику можно на любой должности. Я за людьми слежу и при первой возможности дам должность, какой Вы достойны. А сейчас начальником Штаба 8-й стрелковой дивизии. Вместо генерал-майора Подушкина. Вы его знаете?

— Если это тот, с которым я учился в академии Генерального Штаба, то знаю.

— Да, верно, тот. Он Генштабист. Был начальником Штаба Корпуса. Ну, провалились с наступлением.

— Кто из нас не проваливался — вот и наказали с понижением в должности. Но до каких же пор наказывать. Человек дельный. Пусть поработает в штабе фронта. Но вы об этом ему ничего не говорите. Ну, поезжайте. Смело беритесь за дело. До вступления в должность немного поработайте на общество. Я позвоню Журавлеву (командующий войсками 18 армии. П.Г.), пусть использует вас, до вступления в должность, для разъяснительной работы в войсках по вопросам боевых действий в горах.

Но Журавлев меня почти не использовал. Я выступил на двух армейских совещаниях, посвященных подготовке войск к боевым действиям в горах и уехал к месту назначения. И все же я пробыл там достаточно, чтоб «оставить след в истории». Я участвовал в совещании, на котором выступали начальник политотдела 18-ой армии полковник Брежнев Леонид Ильич и я. На снимке опубликованном в «Правде» политотдельский фотограф запечатлел свое начальство во время выступления, во весь его могучий рост. Я в это время скромно примостившись на корточках, делал записи для своего предстоящего выступления, и каким-то образом попал в кадр. Фотография в «Правде» — это явный недосмотр. Но откуда нынешним редакторам знать в лицо какого-то диссидента, да еще в том виде, как он выглядел более тридцати лет назад.

Отправился я из армии на попутных машинах. Решил ехать (из района Станислава) в Делятин, где дислоцировался штаб дивизии, через Коломыю — место дислокации штаба корпуса. Начальнику штаба, поскольку он не первое лицо в дивизии, не обязательно представляться командиру корпуса. Но я рассудил — кашу маслом не испортишь. Тем более, что с комкором Гастиловичем бывшим во время моей учебы слушателем старшего курса Академии Генерального Штаба, а затем преподавателем, отношения в Академии были, если и не дружеские, то уважительные и доброжелательные.

Встреча была теплой. Долго говорили о делах. Обстановка беседы — преподавателя со слушателем. Я был доволен, что заехал. Потом был заказан обед. Поели, выпили. Разговор продолжался в прежнем дружелюбном тоне, но появились новые мотивы. Я начинал понимать, что отношения у Гастиловича с моим командиром дивизии, мягко скажем, натянутые. Он несколько раз намекнул, что ему приятней было бы видеть меня на этом посту. О командире дивизии говорил неуважительно, явно настраивая меня против него. Мне это было неприятно и я долго обдумывал как бы сбить его с этой темы и не настроить против себя, не превратить в своего врага.

— Товарищ генерал-лейтенант! — заговорил я наконец. — Вы знаете мое отношение к Вам. Еще в Академии я привык относиться с уважением и доверием к каждому Вашему слову. И сейчас верю, что Вы говорите о моем комдиве одну только правду. Но поймите мое положение: я начальник штаба, т. е. не только руководитель управляющего дивизией органа, но и отражение комдива. Я либо действую как и командир, либо обязан оставить должность. Поэтому позвольте мне забыть все, что я слышал о своем командире и сохранить нейтралитет. Это не значит, конечно, что я поддержу комдива, если он захочет уклониться от выполнения Вашего приказа или будет действовать вопреки Вашим указаниям. В таких случаях, я могу Вас уверить, что свой долг выполню и донесу Вам.

Он согласился со мной. И мы расстались по дружески. Но от стычки с ним меня это не уберегло. Однако не будем забегать вперед.

В роли своего предшественника в дивизии я действительно встретил однокурсника по Академии Генерального Штаба генерал-майора Подушкина. Он обрадовался моему приезду. С этим событием кончался его штрафной срок. Мы поговорили, вспомнив однокурсников, чья судьба была известна ему или мне. От него первого я услышал: «Нерянин пошел в услужение к немцам». Мне не верилось, но он убежденно настаивал на том, что его сообщения верны. Утром он уехал. Я пошел познакомиться с офицерами штаба, побывал в частях, познакомился с командирами и штабами. Дивизия находилась в обороне. Противник — венгры — тоже не имел ни сил, ни желания наступать. Вечером зашел к командиру дивизии, доложил о проделанном и заключил: «считаю, что с сего часа в должность вступил. Так что прошу спрашивать по полной ответственности».