Правда, она и раньше знала, что у нее есть недоброжелатели, которые ненавидят, поносят ее, клевещут на нее, но тогда она утешала себя, что они только среди аристократии, в простой же народ она верила без колебаний. Совсем недавно, осенью 1916 г., по совету ген. Иванова, она предприняла путешествие по Новгородской губернии и вернулась оттуда восхищенной: ее встречали толпы народа, ее забрасывали цветами, встречали и провожали восторженными кликами. Это окончательно укрепило ее в мысли, что народ с нею, что он ее любит и чтит.

Еще больше она верила в армию, откуда, как уверяла А. А. Вырубова, и офицеры, и солдаты слали ей бесчисленные верноподданнические письма. А теперь такая перемена: одни из близких изменили, другие трусливо спрятались за революционные спины, армия стала революционной; народ обезумел. Друзья, молчат, враги издеваются... Издеваются не только над нею, которая старалась быть матерью своего народа, но и над Помазанником Божиим, и над ни в чём не повинными их детьми. Им отказывают в самом необходимом. Ежедневно грубо и дерзко оскорбляют их. Только что конвойные солдаты разорили снежную горку, которую для катанья заботливо устроили сами дети. Все они теперь лишены права свободно посещать церковь и там молиться за Россию. А оттуда, из России, вместо прежнего "Осанна!" то и дело несется: "Распни, распни их!"

{306} Каждый день может быть последним. Страшный призрак мученической смерти всё время витает около них.

При таких условиях как легко человеку озлобиться, ожесточиться! И надо стоять на необыкновенной высоте, надо иметь несокрушимую веру и благороднейшее сердце, чтобы в таком положении сохранить равновесие духа, незлобие и нежность сердца.

А Императрица 10 декабря 1917 года пишет из своей темницы: "Больно, досадно, обидно, стыдно, страдаешь, всё болит, исколото, но тишина на душе, спокойная вера и любовь к Богу, Который своих не оставит и молитвы усердных услышит и помилует и спасет".

Царицу поддерживает укрепляет и вдохновляет несокрушимая, как скала, вера в Промысел Божий, властвующий над миром. Она твердо верит, что в мире и в жизни человеческой нет случайного, что всё там совершается по высшему плану, не без воли Божией, что всё, не исключая и переживаемых человечеством ужасов, может содействовать человеческому благу, и только современники происходящего не в силах бывают постичь в нем мудрость Божию, которая становится ясной только уже потомкам.

"Всё, - пишет она 28 мая 1917 года, - можно перенести, если Его близость чувствуешь и во всем Ему крепко веришь. Полезны тяжкие испытания, они готовят нас для другой жизни, в далекий путь" "Иногда Господь Бог по иным путям народ спасает". "Те, кто в Бога веруют, тем это годится для (вот, слова не могу найти) опыта совершенствования души, другим для опыта... Господь наградит их". "Поэтому - советует она в письме от 17-го мая 1918 года, - всё, и везде, и во всем борьба, но внутри должна быть тишина и мир, тогда всё переносить можно и почувствуешь Его близость. Не надо вспоминать огорчения - их столько!
– а принять их, как полезное испытание для души. Зло великое в нашем мире царствует теперь, но Господь выше этого".

{307} В эти тяжелые минуты у царицы Спаситель пред глазами. Она с Ним несет крест. А укрепляет ее молитва. "Вашу молитву часто читаю... В молитве утешение: жалею я тех, которые находят немодным, ненужным молиться. Не понимаю даже, чем они живут", - пишет она 28 ноября 1917 года.

Спокойствием и тишиной веет от всех писем страдалицы. Нет в них ни одного слова возмущения, ни одного слова ропота. Напротив. "Надо Бога вечно благодарить за всё, что дал, - советует она, - а если и отнял, то, может быть, если без ропота переносить, будет еще светлее".

Лишившись всего в этом мире, она устремляет свой взор в иной мир. "Если награда не здесь, - пишет она, - то там, в другом мире, и для этого мы и живем. Здесь всё проходит, там - светлая вечность"

Особенность настроения праведника в том, между прочим, выражается, что он острее переживает чужие страдания, чем свои собственные. И это мы видим у Императрицы.

Для себя и своей семьи она считает великою Божией милостью и то, что они в саду бывают, на свободе. "А вспомните, - пишет она, - тех других (заключенных в тюрьмах), о, Боже, как за них страдаем, что они переживают невинные... Венец им будет от Господа. Перед ними хочется на коленях стоять, что за нас страдают".

Но в особенности ее угнетают несправедливости в отношении Помазанника Божия. "Когда про меня гадости пишут - пускай, это давно начали травить, мне всё равно теперь, а что Его оклеветали, грязь бросают на Помазанника Божия, это чересчур тяжело. Многострадальный Иов".

Самое же трогательное в письмах Императрицы - это ее глубокая, возвышенная, ничем не удерживаемая любовь к России, ее отвергшей, отдавшей ее и ее семью на поругание. "Не для себя живем, а для других, для {308} Родины, - пишет она.
– Слишком сильно я свою Родину люблю... Милосердный Господь, сжалься над несчастной Родиной, не дай ей погибнуть, под гнетом "свободы"!

Эта молитва всё время срывается с ее уст. Враги раньше считали ее сторонницей немцев, сепаратного мира. А она теперь пишет: "Боже мой - эти переговоры о мире! Позор величайший! А по моему глубокому убеждению, Господь этого не допустит". Но мир в Бресте заключен. Это потрясает Императрицу. "Что дальше?
– пишет она.
– Позорный мир! Ужас один, до чего в один год дошли!.. Ведь быть под игом немцев - хуже татарского ига".

Казалось бы, - теперь царице одного желать, - чтобы вырваться из заточенья и подальше уйти из России. А у ней совсем другое. "Как я счастлива, - пишет она, - что мы не заграницей, а с ней (Родиной) всё переживаем. Как хочется с любимым больным человеком всё разделить, вместе пережить и с любовью и волнением за ним следить, так и с Родиной. Чувствовала себя слишком долго ее матерью, чтобы потерять это чувство - мы одно составляем, и делим горе и счастье. Больно нам она сделала, обидела, оклеветала и т. д., но мы ее любим всё-таки глубоко".