Флор считал, что Нерон поставит его перед выбором: выйти на театральную сцену или умереть. На самом деле дилемма существовала только в его воображении. Что касается Агриппина, то он действительно пошел бы на смерть, лишь бы не изменить достоинству римского сенатора, как он его понимал. Но позиция Гессия показывает, что молодые патриции отнюдь не отличались столь же строгой щепетильностью. Как бы то ни было, с уверенностью мы можем утверждать лишь одно: среди юношей из знатных фамилий, поддержавших Нерона своим участием в Ювеналиях 59 года и других мероприятиях подобного рода, наверняка находились такие, кто действовал из опасения – не за жизнь, разумеется, а за успешную карьеру; но не менее вероятно, что были и другие, кто вообще не испытывал никаких комплексов, в том числе отвращения, которого не скрывал Флор. Более того, если в среде аристократии мнения по этому вопросу разделились, то во всей огромной Империи, особенно на Востоке, политика Нерона вызвала всеобщее одобрение, и в этом нет никаких сомнений. Точно так же народ Афин в былые времена восторженно приветствовал чудачества Деметрия Полиоркета. Это в значительной мере объясняет, почему Нерон пользовался такой популярностью на Востоке и почему появившийся после его смерти Лженерон получил столь горячий прием в греческих городах.

Влияние Сенеки в начале 62 года оставалось еще достаточно сильным, чтобы Нерон не почувствовал настоятельной потребности при первом же удобном случае отмежеваться от одной из важных составляющих своего образа, навязанной ему философом, – от милосердия. На одном из пиров Антистий Сосиан, исполнявший тогда обязанности претора, прочитал перед многочисленными гостями сатирические стихи собственного сочинения, направленные против Нерона. Его немедленно обвинили в «оскорблении величества», причем обвинение выдвинул Коссутиан Капитон – тесть Тигеллина, благодаря заботам которого он, некоторое время назад провинившийся, вернул себе звание сенатора, утраченное после допущенных им злоупотреблений в Киликии. Большинство сенаторов высказывались за вынесение смертного приговора, когда слово на заседании взял Тразея. Он напомнил собранию, что под властью столь «прекрасного принцепса, как Нерон, палач и веревка давно стали приметами прошлого». Поэтому, продолжил он, ссылка и конфискация имущества будут вполне достаточным наказанием. Сенат, прежде чем принять окончательное решение, обратился за советом к императору. В ответ Нерон прислал сухое письмо, в котором говорил, что сенаторы вольны поступать как им вздумается, но что сам он в любом случае не одобряет применения смертной казни. На примере этого дела очень хорошо видно, что в это время Нерон находился под влиянием двух противоборствующих тенденций. С одной стороны, он еще придерживался принципа милосердия, к которому и призывал Тразея, но с другой – уже испытывал соблазн возродить закон об оскорблении величества, что означало бы возврат к тирании. Именно к этому его подталкивал Тигеллин и прочие члены группировки, которые, как всегда бывает в подобных случаях, уже начали проникать на ключевые посты в государстве.

Приблизительно в это же время Нерон устроил суд по аналогичному обвинению над Фабрицием Вейентоном, который распространял сочинения оскорбительного характера, содержавшие нападки на сенаторов и членов жреческих коллегий, а также, как утверждала молва, приторговывал собственным влиянием. Судя по стремительности, с какой этот человек сделал карьеру в первые годы правления Нерона, он принадлежал к числу «друзей» Сенеки. В 54 или 55 году он занимал должность претора, а не позднее 62 года был избран консулом. Чтобы обвинение в злоупотреблении властью выглядело более или менее правдоподобным, он как минимум должен был пользоваться известным влиянием на Палатине. В роли обвинителя, если верить большинству издателей Тацита, выступил Туллий Гемин. Ряд исследователей высказали сомнения в том, что это был тот самый Г. Теренций Туллий Гемин, который в 46 году заместил не дослужившего свой срок консула, а затем отправился легатом в Мезию. Но по некоторым признакам можно предположить, что речь идет об одном и том же человеке. Призванный к власти в начале правления Нерона, Туллий Гемин не занимал затем ни одной сколь-нибудь заметной должности, во всяком случае, до нас подобных сведений не дошло. Возможно, этот друг Клавдия, по той или иной причине оттесненный – не без участия Сенеки – от почетных должностей, повел себя в точности так, как четырьмя годами раньше Свиллий, и попытался отомстить Сенеке, избрав в качестве мишени своих нападок одного из «друзей» философа – самого неосторожного и, следовательно, наиболее уязвимого. Это, конечно, всего лишь гипотеза, но, как бы то ни было, Фабриций Вейентон предстал перед судом самого принцепса. Заседание, по всей видимости, проходило при закрытых дверях, и никаких подробностей его мы не знаем. Известен лишь приговор: изгнать виновного за пределы Италии, а крамольные книги сжечь. Впоследствии Вейентону довелось невероятно возвыситься при дворе Флавиев, и причиной столь резкого поворота судьбы наверняка была опала, пережитая им при Нероне.

Описанные эпизоды свидетельствуют о том, что противники Сенеки, как и установленного им в 54 году и державшегося благодаря его влиянию режима, не собирались отказываться от борьбы. Ход событий ускорила смерть Бурра, случившаяся в 62 году. Мы не считаем доказанным, что Бурра отравил Нерон, но огромный политический вес этого человека отрицать невозможно. С его смертью нарушилось устоявшееся равновесие, и те силы, которые на протяжении последних двух-трех лет стремились к восстановлению режима личной власти по образцу режима Клавдия, получили решительный перевес над сторонниками двоевластия, которых возглавлял Сенека. Едва не стало Бурра, нападки на философа участились и обрели невиданную резкость. Его упрекали за популярность (судя по всему, действительно широкую; люди искренне уважали человека, сделавшего благодеяния принципом своего поведения), богатство, но больше всего за его литературное превосходство, которое общественное мнение за ним признавало.

Сенеке не понадобилось много времени, чтобы понять: тот момент, неизбежность которого он предвидел, работая над книгой «О счастливой жизни», наконец настал. Верный принципу духовного отстранения, он обратился к Нерону с предложением удалиться от дел, дав обещание не предпринимать никаких шагов, которые привели бы к появлению нежелательных слухов или поставили принцепса в неловкое положение. То был торжественный миг, и его серьезность отобразил Тацит, сочинивший речь, настолько выдержанную в стиле и духе Сенеки, что ее вполне можно считать достоверным свидетельством разыгравшейся драмы. Особого внимания заслуживают несколько высказываемых Сенекой идей, смысл которых, как мы надеемся, не ускользнет от читателя в свете изложенных выше событий. Например, философ говорит, что его «ученые занятия, которым он предавался в тени (школы), получили известность лишь благодаря тому, что он (Сенека) оставался в глазах остальных людей человеком, давшим принцепсу основы образования». Вне всякого сомнения, это означает, что в лице Нерона идеи стоицизма проникли в высшие эшелоны власти. Сенека добавляет, что Нерон до последнего времени имел перед глазами пример того, как должна действовать высшая власть. Следовательно, философ играл при принцепсе отнюдь не только роль советника. Он действительно участвовал в управлении государством и показывал Нерону, как это следует делать. Это утверждение выглядит совершенно достоверным и не противоречит ни одному из известных нам фактов, которые мы постарались осветить на предыдущих страницах.

В приводимой Тацитом речи Сенеки возникает несколько тем, прежде затронутых в трактате «О краткости жизни». Советы, которые автор в 49 году давал Паулину, теперь, в 62-м, он адресует самому себе: «Время, прежде расходуемое на управление садами и владениями, отныне должно быть посвящено внутренней жизни». Вместе с тем Сенека как человек, умудренный опытом последних лет, примешивает к этим советам увещевательного характера некоторые соображения и признания, тесно смыкающиеся с идеями, высказанными в книге «О счастливой жизни». Он говорит о том противоречии, которое возникает между накопленным им огромным богатством и стремлением философа к умеренной жизни, но главным образом – о своем полном равнодушии к этому богатству. Мы полагаем, что именно это равнодушие лежало в основе его духовной жизни, наполняя содержанием принцип nil mirari (ничему не удивляйся), которым он руководствовался во всех своих поступках.

В ответном слове Нерон признает, сколь многим обязан учителю, и делает это в выражениях, свидетельствующих о том, что он все еще находится под глубоким влиянием Сенеки. Нерон не только оперирует идеями, дорогими сердцу философа, но и подтверждает, что само учение и разум последнего служили ему главной и лучшей поддержкой. В признании Нерона выделяются три ключевых слова, весомость которых нельзя недооценить: ratio, consilium, praecepta (разум, совет, наставления). Ratio – это учение как таковое; consilium – его практическое применение к решению текущих проблем. Что касается наставлений, то они являют собой некие модели, в соответствии с которыми следует выстраивать свое поведение. Таким образом, Нерон, воздавая должное своему наставнику, чтит в нем прежде всего философа, чье учение позволяет вести себя наиболее правильным образом сегодня, не совершать ошибочных поступков завтра и в каждом конкретном случае принимать решение, соответствующее раз и навсегда установленным ценностям.

Нерон не забывает высказать свою привязанность к учителю и просит Сенеку не оставлять его: он еще слишком молод, чтобы обходиться без его советов. Тацит, писавший эти строки, будучи осведомленным о том, что случилось впоследствии, утверждает, что за льстивыми речами принцепса таилась глубокая ненависть. Совершенно очевидно, что одного этого объяснения недостаточно, чтобы выразить сложное отношение Нерона к Сенеке. Нам известно, что он не обладал сильным характером и легко поддавался смене настроений. Но так же верно и то, что в 62 году он еще не мог ни открыто лишить Сенеку всех своих милостей, ни даже намекнуть, что намерен это сделать. Официально заявленные принципы, на которых основывался режим, оставались в силе, и большинство из тех, кого Сенека поставил на ключевые государственные посты, по-прежнему их занимали. Мало того, можно предположить, что смена наместников некоторых провинций все еще осуществлялась по инициативе и с одобрения философа, например замена Светония Паулина в Британии Петронием Турпилианом, которому пришлось «врачевать раны», нанесенные краю восстанием Боудикки. В то же время ряд других назначений наверняка состоялся помимо Сенеки. Так, наместником в Египет, по всей вероятности, в 63 году отправился Г. Цецина Туск, молочный брат Нерона, которому в 55 году Сенека помешал занять должность префекта преторских когорт. Исследователи отмечают также, что в этот период в списках консуляров появились новые имена. Если Нерон действительно задумал отстранить Сенеку от власти, ему прежде всего требовалось создать новую «команду», поставить на ключевые посты новых людей. Именно этим и занялся Тигеллин.