Я поглядел на эти сценки моего детства и подумал: а кому они, собственно говоря, принадлежат? Мне представлялось странным и невероятным, что это я качался вон на тех качелях, что это я играл в крокет вон тем грязным и исцарапанным деревянным молотком с оранжевой полосочкой. Все это было мне столь же незнакомо, как фламинго в той — прежней — жизни. Ничего не поделаешь. Вы не только не можете по-настоящему вернуться в свой Дом, вы даже не стремитесь к этому, так как не в состоянии узнать его, если перед вами не разложат газетные вырезки. В мгновение ока сцена изменилась. Я вовсе не хочу сказать, что я мигнул оком, дабы вызвать такой эффект. Сесиль предупреждала меня насчет возможности таких штучек. Оближешь губу — изменишь судьбу, сказала мне она. И вот я снова с ней, на этот раз в очаровательнейшей лондонской пивнушке. Ну, по-настоящему этого еще не произошло, конечно, но обязательно должно было произойти в вечной повторяемости событий.

Я заказал бутылочного мексиканского пива, чтоб поскорее озвереть, Сесиль же взяла один из тех разноцветных напитков, куда входит и creme de menthe. [3] Мы сидели за столиком, наслаждаясь приятной духотой и табачным дымом, прорезанным яркими бликами от меди и полированного красного дерева трактирной стойки. Настроение было отличное. Все окружающее предельно близко походило на то, что было в самый первый раз. Мы создаем новые «впервые», забывая о прежнем «в первый раз».

— Итак, куда же ты отправляешься? — спросила Сесиль.

— На Фокис, — ответил я.

— Опять?

Я еще там никогда не был, но кивнул головой в знак согласия, ибо думать, что может быть что-то новое в этом мире толпящихся образцов и бесконечных, длинных, извивающихся коридоров, где все движется по кругу и повторяется многократно, возникает и разрушается, и снова возникает, было бы огромной ошибкой.

Тем не менее я стоял на своем.

— Еду на Фокис, — повторил я.

— Возьми меня с собой, — попросила она. Я покачал головой. Ведь именно новизна была тем, к чему я стремился, стремлюсь и буду вечно стремиться. Сесиль очень мила, Глиннис тоже мил, но я еще не готов осесть на каком-нибудь одном месте, положить мои воспоминания о прошлом и будущем в банк и жить-поживать всю жизнь с шорами, шпорами, шмарами и швабрами.

— Ты совершаешь ошибку, — сказала Сесиль, откидывая назад свои блестящие волосы, завитые в тугие кольца.

Я прикончил пиво и заказал еще бутылку. Где-то в подсознании я ощущал, что близится время начала событий. Я чувствовал себя подготовленным и был очень доволен этим обстоятельством. Надо отдать должное Космосу, который, как я подозревал, руководит всем этим бредом.

И вдруг я снова оказался в другом месте, на сверкающей хромированной поверхности, с большими живыми портретами на стене — портретами людей, которых я, по-видимому, никогда не встречал, хотя в этом я совсем не был уверен. Лу опять был со мной. В руках он держал мой рюкзак.

— Ты забыл его, — сказал он. — Администрация сочла нужным вернуть его тебе. Надеюсь, в нем нет ничего запрещенного?

— Я тоже надеюсь, — ответил я, поскольку кто знает, что могло попасть в рюкзак, если он так долго находился в чужих руках.

— А теперь, — заметил Лу, — настало время повидаться с бургомистром или как-его-там-величают в этих местах. Он отрегулирует твое положение. Боюсь, тебе не простят того, что ты вошел сюда через не ту дверь.

— А откуда мне было знать? — спросил я. Лу пожал плечами:

— Мне ты об этом можешь не говорить, старик. Я хорошо представляю себе невозможность избежать вопиющих заблуждений. Кто может знать это лучше меня? Тут Лу закатил глаза, будто намекая на осечку некоего приключения в прошлом, которое он считал хорошо мне известным. По правде говоря, я позабыл арендовать второсортные воспоминания Лу, удовлетворившись парочкой по-настоящему сочных первосортных.

— У меня не было никаких указаний насчет правильного выбора пути, пожаловался я.

— Что извиняет твою ошибку, вполне извиняет, но… только в моих глазах. Местные же власти не признают никаких извинений, во всяком случае, тех, которые я им пока преподнес от твоего имени. Они здорово завелись, эти тупые жалкие пидоры. Между прочим, ты залез в тюрягу, забыв заплатить за вход.

— Так я же не знал, что иду туда!

— А ты попробуй убедить в этом копов, — ответил Лу, скручивая себе сигарету. Я подумал, а не курит ли он травку? Употребление наркотиков так быстро то запрещается, то разрешается, что никогда не знаешь, нарушил ты закон или нет. Впрочем, кто-то сказал, что любое твое действие обязательно противоречит какому-либо закону.

Затем мы позавтракали. По моим представлениям, для этого было самое время. Завтрак какой-то восточный: все мелко нарублено, перемешано до неузнаваемости и полито густым соусом. Я съел все дочиста. Лу же еле-еле пощипывал еду, но зато чашку за чашкой пил крепчайший кофе. Видно, что-то его тревожило.

После долгого молчания Лу сказал:

— Есть еще кое-что, о чем я должен тебе сообщить. Я молчал. Он тоже. Тогда я сказал:

— Ладно, давай выкладывай. Какие еще преступления я совершил?

— Не знаю, как и сказать, старик.

— А ты попробуй.

— По-моему, они приговорили тебя к смерти. Сначала я мог только таращить на него глаза. Потом выдавил:

— И ты вот так легко говоришь мне об этом?

— Дорогой дружище! — воскликнул Лу. — Мне кажется, что в подобных условиях другого способа сообщать вообще не существует.