Школа злословия

Аннотация
«Школа злословия» – величайшая сатирическая комедия с идеальной интригой, ставшая незабываемым событием в лондонской театральной жизни конца XVIII века. Ее автором является видный политик и блестящий литератор английского Просвещения Ричард Бринсли Шеридан (1751-1816). Вот уже более двух веков читатели и зрители пьес Шеридана не устают восхищаться остроумным повествованием о кознях губительницы добрых имен, председательницы «школы злословия» леди Снируэл, а также ее окружения.

Действующие лица:

Сэр Питер Тизл.

Сэр Оливер Сэрфес.

Джозеф Сэрфес.

Чарлз Сэрфес.

Крэбтри.

Сэр Бенджамен Бэкбайт.

Раули.

Мозес.

Трип.

Снейк.

Кейрлесс.

Сэр Гарри Бэмпер.

Леди Тизл.

Мария.

Леди Снируэл.

Миссис Кэндэр.

Слуги, гости.

ПОРТРЕТ,

посылаемый миссис Крю [1] вместе с комедией «Школа злословия» Р. Б. Шериданом. Вы, вскормленницы Школы Клеветы, Доведшие поклеп до красоты, Ужели нет на свете ни одной, Настолько милой и совсем иной, Чтоб даже вы хвалу воздали ей Безмолвием и завистью своей? Сейчас живой предстанет образец На суд суровый ваших злых сердец. Решите сами, верен ли портрет, Иль то Любви и Музы легкий бред. Сюда, о племя многомудрых дев, О сонм матрон, чей беспощадный гнев, Чей острый взгляд и хмурые черты Не терпят юности и красоты! Вы, по природе хладные своей, Вы, в долгом девстве лютые, как змей, Сюда, о мастерицы сплесть навет, Создать улики, если слухов нет! О вы, чья память, сторожа порок, Все, кроме факта, знает назубок! Сюда, о клеветницы, стар и млад, Ходячее злословье, станьте в ряд, Чтоб нашей теме был противовес, Как гимну — пасквиль, как святому — бес. Ты, Аморетта [2] (это имя нам Уже знакомо по другим стихам), Приди и ты; пусть милый жар ланит Твою улыбку робко оттенит, И, с нежно-неуверенным лицом, Мне послужи желанным образцом. О Муза, если б ты создать могла Хоть слабый очерк этого чела, Счастливой кистью вызвать на мольберт Хоть бледный отсвет этих чудных черт, Поэты бы воспели гений твой, И Рейнольдс [3] бы склонился головой, Он, в чьем искусстве более чудес, Чем в чудесах Природы и Небес, Он, взору Дэвон [4] давший новый жар, Ланитам Грэнби [5] — прелесть новых чар! Нелегкий подвиг — дань хвалы принесть Красе, чей разум презирает лесть! Но, славя Аморетту, прав весь свет: Пред нею, как пред Небом, лести нет, И прихотью судеб она одна Правдивость нашу отрицать склонна! От мод не краше, крася их сама, Проста влеченьем вкуса и ума, Скромна в движеньях, чуждая вполне И сухости и буйных чувств волне, Она не ходит, на себя надев Лицо богинь иль облик королев. Ее живая прелесть всякий раз Не поражает, а пленяет нас; То не величье, но ее черты Мы не измерим мерой красоты! Природный цвет ее ланит так жив, Что, создавая это диво див, Вполне бы мог божественный творец На них бледнее наложить багрец, Велев затворнице прелестных стен Стыдливой Скромности — служить взамен. А этих губ кто воспоет вино? Лишите их улыбки — все равно! Сама Любовь как будто учит их Движению, хоть не звучит на них; Ты, видящий, не слыша эту речь, Не сожалей, что звук не мог дотечь; Смотря на эти губы, ты всегда Беседу их постигнешь без труда: Они повиты прелестью такой, Что полон думы самый их покой! Но, если взглянешь на игру лучей Волшебно-нерешительных очей, Следя, как часто манием ресниц Бывает прерван пламень их зарниц, Ты в них увидишь: крошка Купидон, Своей опасной должностью смущен, То скроет, то откроет дивный луч, Который взорам смертных слишком жгуч. От этих стрел, ласкающих разя, В беззлобных ямочках спастись нельзя. Хотя бы сердце в ней и не могло Жестоким гневом ополчить чело, Я кознями Любви поклясться рад Ее улыбка гибельней стократ! При виде той, что получила в дар Всю полноту, всю яркость женских чар, Мы были бы должны тщеславный нрав Отнесть к числу ее природных прав. Но Аморетта в милой простоте Сама своей не верит красоте И стрелы чар, разящие кругом, Невинно хочет оперить умом: Всех женских знаний совмещая груз, Воспитанница Грэвиля и Муз, Любя учиться, помня грань пути, Докуда можно женщине идти, Она бы Фебу, если б встарь жила, Не жрицей, а возлюбленной была С застенчивою робостью очей И кроткою покорностью речей; Как ни разумно говорит она, В ней словно неуверенность слышна; И, этой женской прелестью дыша, Как разум мил, как мудрость хороша! Ее дары, ее душевный склад О сердце, дружном с мыслью, говорят: Веселость, оттененная мечтой, Насмешливость в союзе с добротой, Брезгливость, скрытая не без труда, Страх пред талантом, чем она горда. Умолкни, Муза! Песнь свою прерви И похвалу бессильной назови; Поэзия достигнуть не могла Ее достоинств, но твоя хвала Смутила хор завистниц Красоты И омрачила царство Клеветы! Все эти ведьмы черствым языком Шипят, что этот облик им знаком, И называют ту, кого пою, Вас, мой прообраз и мой гений, — Крю!

ПРОЛОГ

написан мистером Гарриком. [6] «Школа злословья»? Полно! Неужели Без школы мы злословить не умели? Какие тут уроки могут быть? Еще бы нас учили есть и пить! Когда красавиц наших, ту иль эту, Тревожит печень, — дайте им газету: В ней сильнодействующих — quantum satis [7] Чего бы вы ни пожелали — нате-с «О боже!» — леди Уксус (что не прочь За картами прощебетать всю ночь), К полудню встав, свой крепкий чай мешает Со сплетнями «Как это освежает! Дай мне газету, Лисп, — как хорошо! (Отхлебывает.) Вчера лорд Л. (отхлебывает) был пойман с леди О. Как это помогает от мигрени! (Отхлебывает.) Хоть миссис Б. и опускает шторы, Сквозь них легко проникнут наши взоры, Да, это зло; жестокая заметка; Но между нами (отхлебывает) право, очень метко. Ну, Лисп, читайте вы, отсюда вот!» «Так-с! — Пусть лорд К., тот самый, что живет На Гровнор-сквер, [8] себя побережет: Хоть леди У. он и дороже сына, Но уксус горек — Это я! Скотина! Сейчас сожгите, и чтоб в дом мой эту Впредь не носили подлую газету!» Так мы смеемся, если кто задет, А нас заденут — смеха больше нет. Ужель наш юный бард так юн, что тщится От моря лжи плотиной оградиться? Иль он так мало знает грешный мир? С нечистой силой как вести турнир? Он биться с грозным чудищем идет: Срежь Сплетне голову — язык живет. Горд вашей благосклонностью былой, Наш юный Дон Кихот вновь вышел в бой; В угоду вам он обнажил перо И жаждет Гидре погрузить в нутро. Дабы снискать ваш плеск, он будет, полон пыла, Разить — то бишь писать, — пока в руке есть сила, И рад пролить для вас всю кровь — то бишь чернила.

У леди Снируэл.

Леди Снируэл перед туалетом, Снейк пьет шоколад.

Леди Снируэл. Так вы говорите, мистер Снейк, что все заметки сданы в печать?

Снейк. Сданы, сударыня, и так как я сам переписывал их измененным почерком, то никто не догадается об их источнике.

Леди Снируэл. А распространили вы известие о романе леди Бритл с капитаном Бостолом?

Снейк. Здесь все обстоит как нельзя лучше. Если не случится ничего непредвиденного, то, по-моему, через сутки эта новость достигнет ушей миссис Клэккит, и тогда, как вам известно, можно считать, что дело сделано.

Леди Снируэл. Да, конечно, у миссис Клэккит очень недурные способности и большая опытность.

Снейк. Совершенно верно, сударыня, и в свое время она действовала довольно удачно. По моим сведениям, она была причиной шести расстроенных свадеб и трех отказов сыновьям в наследстве; четырех насильственных похищений и стольких же тюремных заключений; девяти раздельных жительств и двух разводов. Я не раз обнаруживал, что на страницах «Города и провинции» [9] она устраивала tete-a-tet'ы [10] людям, которые, вероятно, за всю свою жизнь ни разу друг друга в глаза не видели.

Леди Снируэл. Она, несомненно, талантлива, но у нее тяжеловатые приемы.

Снейк. Вы совершенно правы. У нее бывает хорош общий замысел, она обладает даром слова и смелым воображением, но колорит ее слишком темен, а рисунок по большей части экстравагантен. Ей недостает той мягкости оттенков, той приятной улыбки, которые отличают злословие вашей милости.

Леди Снируэл. Снейк, вы пристрастны.

Снейк. Ничуть. Все утверждают, что одним лишь словом или взглядом леди Снируэл достигает большего, чем другие самой тщательно разработанной сплетней, даже когда им удается подкрепить ее крупицей правды.

Леди Снируэл. Да, мой милый Снейк, и я не стану отрицать, что меня радуют плоды моих стараний. Уязвленная в ранней молодости ядовитым жалом клеветы, я не знаю большего наслаждения, чем низводить других до уровня моей опороченной репутации.

Снейк. Это вполне естественно. Но, леди Снируэл, в одном случае, который вы недавно мне доверили, я, говоря откровенно, затрудняюсь понять, чем вы руководствуетесь.

Леди Снируэл. Вы разумеете моего соседа сэра Питера Тизл и его семейство?

Снейк. Вот именно. Там имеется двое молодых людей, для которых сэр Питер после смерти их отца был чем-то вроде опекуна. Старший обладает отменнейшими качествами и пользуется наилучшей славой, младший — самый беспутный и сумасбродный юноша во всем королевстве, без друзей и правил. Первый — признанный поклонник вашей милости и, по-видимому, ее фаворит, второй ухаживает за Марией, воспитанницей сэра Питера, и она его, несомненно, любит. И, если принять все это в соображение, я решительно не могу понять, почему бы вам, вдове человека с именем, состоятельной женщине, не соединить свою жизнь с таким достойным и многообещающим человеком, как мистер Сэрфес, а главное, почему вы так настойчиво стремитесь разрушить взаимную привязанность, которую питают друг к другу его брат Чарлз и Мария.