А тот, кто погибал, невольно перекладывал ответственность за своих детей, за их будущее на те же, такие слабые и такие сильные женские, на уже вдовьи плечи.

С улыбкой... сквозь слезы, но с улыбкой, рассказывали при встрече женщины тыла мужьям-фронтовикам о своей жизни.

На следующий день я отправился в комендатуру встать на учет. У пожилого капитана, просматривающего документы, спросил адрес штаба округа. На вопрос: "Зачем?" - ответил, что хочу узнать местонахождение своего полка.

–  Судя по документам о ранении, вам нужно искать госпиталь или, по крайней мере, гарнизонную поликлинику, товарищ старший лейтенант, посоветовал капитан. - Какой там полк! Пришьют вот такую нашивку, - он коснулся ладонью правой стороны груди, где желтел знак тяжелого ранения, и... Я третий месяц в действующую прошусь. Батальоном командовал. А тут письмоводитель, штампики фронтовикам ставлю, - он иронически серьезно выбрал из коробки какую-то печать, подышал на нее и шлепнул на мой отпускной билет. Взял ручку, вывел дату.

–  Вот так, товарищ старший лейтенант, встали вы на учет двенадцатого августа, а одиннадцатого, вчера, Краснодар сдали. А я штампики ставлю... Вот так, - повторил он, словно издеваясь над собой.

Чувствовалось, что на душе у капитана наболело, и я убедительно попросил дать мне адрес штаба округа.

–  Надеешься? - перешел он на "ты". - Это хорошо. Я тоже надеюсь. Не может быть, чтобы мы, старые вояки, не понадобились. И мы еще, - показал он кому-то кулак, - повоюем!

"Мы еще повоюем!" - эти слова стали теперь и моим лозунгом.

В штабе округа сведений о 247-м истребительном авиационном полку пока не было, но обещали узнать адрес. Командир, с которым я беседовал, повторил мысль капитана из комендатуры: о фронте мне лучше не думать.

–  Вы не волнуйтесь. Подлечитесь, получите решение медицинской комиссии, и мы вам найдем место, - заключил он беседу.

Оставалось действительно одно - скорей подлечиться. В военной поликлинике меня встретили заботливые люди, такие же, как и в госпитале: назначили целый -комплекс процедур, а вскоре посоветовали заказать легко снимающийся корсет специальной конструкции. Дали адрес сапожника, пояснив, что он может сшить все.

Старый грузин, долго не понимавший, что от него требуется, наконец разобрался и горячо взялся за дело. Тщательно сняв мерку, усадил меня тут же в угол на что-то мягкое, прикрытое ковром, поставил чай.

–  Сиди, дарагой. Будет тебе такой карсэт... Зачем карсэт? Это женское слово. Тебе жилет сдэлаем. Кольчугу сдэлаем.

Потом долго что-то рисовал на старой газете, перечеркивал, снова водил огрызком карандаша. Он даже не взглянул на рисунок "кольчуги", выданный мне в поликлинике. Ловко орудуя остро заточенным ножом, что-то выкроил из обрезков брезента и кожи.

Старик все делал точно рассчитанными движениями, не торопясь, но и без малейшего промедления: что-то прошил на старенькой швейной машине, взял две иглы, и они быстро заскользили навстречу друг другу. Работал молча.

Спустя некоторое время мастер попросил меня снять гимнастерку и, примеряя этот ладно сшитый "жилет", все приговаривал:

–  Вот так, дарагой. Старый Вано не знает, зачем это. Но он понимает, что это нужно воину. А раз воину - значит, он сделает быстро и хорошо.

Действительно, корсет, или, как его назвал сапожник Вано, "жилет", плотно облегал мою фигуру от пояса до шеи. Его можно было затянуть туже, слабей, а главное, можно было снять и дать отдохнуть телу.

Старик долго любовался своей необычной работой. Ходил вокруг меня, цокал языком и вовсю нахваливал себя:

–  Ах, какой старый Вано молодец! Какой молодец! Никогда такой вещи не шил. А тут сшил. Как сшил? Пасматри, дарагой! Сам пасматри! Всю жизнь Вано сапоги шил. Хорошие сапоги шил. А такого не пробовал. А сшил! Мастер Вано!

Я уж грешным делом подумал, что мастер Вано, так восторженно нахваливая себя, набивает цену. Но не успел я дотронуться до кармана, чтобы достать деньги, старый сапожник перехватил мою руку.

–  Не абижай, дарагой. Я это не тебе лично делал. Я это Красной Армии делал. Если хочешь - Советской страна делал. А ты - дэнги хочешь платить. Не абижай.

Старик заставил меня пройтись по комнате, наклониться, присесть, потянуться. Было больно, но я не мог не доставить ему удовольствия. "Жилет" почти не стеснял движений и в то же время плотно облегал торс, не царапал тело, как мой высохший и обтрепанный гипсовый корсет.