Ребенок не ответил. Тельце его тряслось не то от озноба, не то от страха.

– Больные?
– закашлялся кто-то в хижине.
– В селении у нас все больные. Все болеют, а ты что, доктор?

На порог вылез скелет, чуть прикрытый лохмотьями.

– Э, - удивился он, - да это инглиз?

– Инглиз! Инглиз!
– завопила ввернувшаяся из-за угла старуха, придавленная к земле целой копной сухой колючки.
– Ой, инглиз пришел лечить простых людей? Эй, люди, посмотрите на великодушного инглиза!

Мгновенно Петр Иванович оказался в толпе сарыков, набежавших со всего селения. Они подступили плотно к нему, дышали в лицо, толкали щупали руками его карманы.

– Инглиз?

– Ха-ха!

– Инглиз хочет лечить нас.

– Сгори его отец! Чего ему надо.

– Инглиз-благодетель!..

– Прячьте детей от людоеда инглиза!

Все кричали, все кривлялись. И в криках и во всем их поведении чувствовалась угроза.

Петр Иванович усмехнулся:

– Эй вы, тише!

– Ого, их превосходительство инглиз приказывает.

– Я оттуда!
– И Петр Иванович махнул рукой на серо-стальную пирамиду гор, высившуюся на севере.

Крики смолкли. Кто-то удивился:

– Он русский! Чего же он не говорил?

– Кваканье лягушек не перекричишь, - улыбнулся Петр Иванович.

Тотчас же добрые улыбки расплескались по лицам курдов.

– Эй, да он оттуда... из России! Он не инглиз. Он - человек!
– важно сказал выступивший вперед пожилой сарык. Вся одежда его состояла из длинной, до пят, заплатанной рубахи и войлочной наподобие горшка шапки. Когда-то, судя по уцелевшим клочьям шерсти, она имела меховую опушку.

– Ассалам алейкум, горбан! Привет тебе в нашем селении, доктор-урус! Пожалуйте к нам, горбан!

– Почему вы голодаете?
– спросил Петр Иванович.
– Вы же собрали осенью хороший урожай, я слышал...

– Э, доктор! Три года, как мы откочевали сюда из Серахса, и три года бог посылал нам легионы саранчи. Все жрет саранча. Хлеб посеешь - сожрет. Тыкву посадишь - сожрет... Арбузы, дыни - все сожрет... В сундуках у господина Али золото, а в амбарах зерно, а в желудках рабов аллаха ничего, кроме степной травы. Сабз, так мы ее называем, да и ту саранча повыбила за три года.

– Покажите мне ваших больных...

Доктора провели в хижину. На циновке стонал юноша. Он рубил в степи колючку, и его руку укусила гюрза. Руку зашили в свежую баранью шкуру. Парень остался жив, но рука гнила. Петр Иванович принялся промывать гнойник.

– Эй-эй!
– завопил кто-то испуганным голосом, и над головами толпившихся в дверях возникла усатая физиономия. Отвисшие щеки толстяка прыгали и тряслись.

– Управляющий!
– взвизгнули женщины и бросились во все стороны.

– Всех кусает змея, а нас навозный жук!
– проворчал старый сарык в рубахе.

Управляющий втиснулся в каморку.

– О, горбан доктор, позвольте выразить восторг: вы здоровы и благополучны! А вы, эй, убирайтесь! Звери! Собаки! Вы поплатитесь!

Тогда нашел нужным подать голос доктор:

– Но позвольте... Мне надо посмотреть больных...

Управляющий подхватил Петра Ивановича под руку и потащил на улицу.

– О мудрейший из докторов, разве можно ходить по Хорасану одному?.. В степи ужасно много бандитов... Без охраны никак невозможно... Бандиты и у жандармов оружие отбирают, охо-хо! Прошу, умоляю! Идемте отсюда!

– Какого черта!
– рассердился Петр Иванович, когда слуги подвели ему коня.

– О доктор, позвольте избавить вас от грязных скотов... Одно прикосновение к ним оскверняет, клянусь.

– Да отпустите меня наконец!

– Мы так рады, так рады, что вы невредимы! Случись что с вами, господин Али с нас головы поснимает. Сарыки - опасный народ. Господин Али их облагодетельствовал: разрешил им, беглецам, поселиться в нашем поместье, а они чуть что - за ножи хватаются...

Петр Иванович никак не мог понять, с чего вдруг управляющий проявлял столько беспокойства и заботы. И, только взглянув в конец улочки, понял, в чем дело.

Через селение двигалась пышная процессия, точно сошедшая с персидской миниатюры. Впереди вышагивал высоченный прислужник, ведя под уздцы длинногривого кашмирского пони, груженного кальянами, шкатулками с табаком, мангалкой, полной пышущих жаром углей. Вслед тряслись на белых ослах зурначи, усердно дувшие в свои визгливо звучавшие инструменты. От писка и визга заметались, залаяли, завыли собаки. Здоровенные, вооруженные с головы до ног верховые слуги сгрудились вокруг Али Алескера, восседавшего на тонконогом "текине" караковой масти. Помещик внешне преобразился. Он сменил свой черный европейский костюм на курдский камзол - кепенек - и свободные шаровары, перепоясанные йезидским шелковым поясом. Вместо модных ботинок он обулся в исфаганские строченые туфли. Голову от солнца защищала буджнурдская войлочная шапка, из-под которой поблескивали маслянистые его глаза. Гранатовые губы Али Алескера сияли над его ассирийской бородой полураспустившимся бутоном. Кортеж замыкал паланкин, шелковые шторки которого укрывали, несомненно, женщину. Вооруженные всадники охраняли с тыла эскорт. Доктору безумно захотелось согнать с алых губ Али Алескера вечную его улыбочку, и он закричал: