Гриммельсгаузен отрывается от привычной сатирико-аллегорической традиции и мотивирует предлагаемые им картины не как обычное «сновидение», а как исследование реального озера, куда привели его жажда знании и любопытство. Это нельзя рассматривать только как реалистическую рамку, которой обычно окружены «видения», и другие аллегории романа. Желание познать сокровенные тайны природы одушевляло наступательное естествознание XVII в., продолжавшее и углублявшее тенденции Ренессанса. Наука XVII в. не была только унылым полигисторством и собранием раритетов. Она сочеталась с порывом и экзальтацией. «Когда бы мы узнали силу и действие вещей!», – восклицает Гриммельсгаузен в трактате, посвященном таинственному «Висельному человечку» – альрауну.

Стремление к универсальному постижению природы при неполноте и недостаточности реальных знаний поддерживалось на крыльях фантазии. В учении Парацельса глубокие обобщающие представления о природе уживались с откровенной фантастикой. Именно Парацельсу принадлежал, или с большим основанием ему приписывается, трактат «О нимфах, сильфах, гномах и саламандрах». Эти духи, ho словам Парацельса, находятся вне Писания, т. е. за пределами христианской теологической системы. Но они не являются «демоническими существами», а занимают свое место в природе, в единой цепи живых существ. Представляя воплощение четырех основных «стихий» (элементов) – воды, воздуха, земли и огня, – они являются промежуточным звеном между наделенными бессмертной душой людьми и лишенными ее животными. Они обладают разумом, человеческими желаниями и добродетелями. В этом они подобны людям. Но их разум (как бы «телесная душа») умирает вместе с ними, и в этом они подобны животным.

Познание природы Парацельс противопоставлял всему укладу и порочности феодального общества: «Более благочестиво описывать Мелюзину, нежели кавалерию и артиллерию». В натурфилософии Парацельса брезжило освобождение от мистического понимания природы. На первое место он ставит ее исследование: «Долг человека познавать вещи и не быть среди них слепцом, ибо он для того и создан, чтобы возвещать о чудесах творений бога». Познание природы для Парацельса означало познание себя через природу, через обращение к макрокосмосу. Не поэтому ли и Симплициссимус отправляется на Муммельзее, после того как вспомнил и стал размышлять о завещанном ему отшельником правиле: «Познай самого себя».

Вероятно, Гриммельсгаузен познакомился с воззрениями Парацельса через популяризовавшего их Преториуса [231] . Он превращает сухие и отвлеченные рассуждения Парацельса в феерические картины. Если Парацельс утверждает, что нимфы «едят и пьют так же, как люди», то Симплициссимус совершает с «сильфами» удивительную прогулку по дну Тихого океана, наблюдает, как они запасаются провизией и поедают вместо яиц незатвердевшие жемчужины «величиною с кулак». Если Парацельс пишет, что «нимфы» не обладают «прирожденным платьем», как звери, и потому вынуждены, как и люди, «прясть и ткать», то Гриммельсгаузен одевает подводных жителей во все одежды мира, как на великолепном маскараде. Парацельс лишь рассуждает о том, что нимфы дышут в «элементе воды», так же как люди воздухом, Гриммельсгаузен претворяет это в сказочный мотив «волшебного камня», который позволяет земному Симплициссимусу как бы переключиться на жизнь в другой стихии.

Гриммельсгаузен не чувствует себя связанным представлениями Парацельса и свободно их перерабатывает. Если Парацельс, согласно своей концепции «телесности» стихийных духов, утверждал, что они подпадают всем человеческим болезням, то в царстве сильфов, куда попал Симплициссимус, не ведают о болезнях. В сатирических целях и для того, чтобы мотивировать расспросы князя сильфов о жизни на земле, он заставляет его тревожиться за свое будущее, тогда как Парацельс наделяет стихийных духов даром предвидения и пророчества.

В беседе с князем сильфов Симплициссимус представляет картину земных порядков согласно гротескно-сатирическому принципу «мир навыворот». Всюду царит мир, благоденствие, а главное справедливость. Особенно мудро и «по-христиански» ведут себя представители господствующих классов. Но это только один аспект «мира навыворот». За ним проступает второй, основанный на сравнении образа жизни сильфов с реальным миром. Смертные душой и телом сильфы живут мирной, безмятежной и праведной жизнью, тогда как наделенные бессмертной душой люди закоснели во зле и беззаконии.

Утопическое общество сильфов отличается от человеческого естественностью отношений. Сильфы трудятся не столько для поддержания своего существовании, сколько для общего блага. Их труд проникнут сознанием долга, он является частью общего миропорядка. Если бы они не трудились, то мир испытал бы неисчислимые бедствия или даже вовсе погиб. Полон сатирического смысла и ответ сильфов на вопрос Симплициссимуса, зачем же, если их общество так совершенно, им еще нужен король. Он у них не для того, чтобы вершить суд, а как «матка в улье» как бы дирижирует согласным общественным хором. В резиденции «князя сильфов» Симплициссимус не увидел никакой пышности, трабантов, даже шутов, т. е. всей той разорительной для народа помпы и роскоши, которой окружили себя крупные и мелкие немецкие властители.

Как и в эпизоде с Юпитером, сатира обращается против самих носителей утопических идей. Утопия Муммельзее не только несбыточна, но и обманчива. Само название озера, как указывает Симплициссимус, скрывает в cебе идею маскарада. где «все сокрыто под обманчивою личиною» (V, 11). Обманчиво не только хмурое и коварное озеро, но и все увиденное на дне его. Подводная волшебная феерия оказывается не такой уже привлекательной. Гриммельсгаузен вовсе не рисует в ней идеал человеческого общественного устройства и не предлагает человечеству зажить блаженно-бездушной жизнью сильфов. Никакого радостного физического и духовного благополучия, которое отвечало бы его подлинным интересам и желаниям, он там не обрел и не увидел. И вряд ли бы он поменял свою полную превратностей, далеко не безгрешную жизнь на блаженное прозябание среди непорочных сильфов, лишенных плотских слабостей. Грешный и порочный, закосневший во зле земной мир, полный борьбы и страстей, для него остался более привлекателен. Симплициссимус не только не выражает желания остаться в мире сильфов, но вздыхает полной грудью, когда возвращается на землю и сразу окунается в жестокую действительность.