Вячеслав Яковлевич ШИШКОВ
"НА ТРАВКУ"
Рассказ
Яков Мохов, наголодавшись в Питере, выхлопотал в фабричном комитете двухнедельный отпуск и укатил в Краснозвонск "на травку".
– Это ты правильно, - сказал ему товарищ.
– Краснозвонский уезд завсегда был сытый. Народ справно там живет. Вот и мне картошки пришлешь.
Ехать было очень голодно: на станциях - хоть шаром покати, пустыня.
Но лишь сошел в Краснозвонске с поезда, какой-то шершавый дядя с кнутом вырвал у него восьмушку махорки, сунул в руку полкаравая хлеба фунта в два, а тетка за маленькую катушку ниток дала десяток вареных яиц.
Яков Мохов весь расцвел.
– Господи... Вот так чудеса!
– сел на лавочку да все без запинки и скушал.
– Полный резонт...
– сказал он самому себе и в веселом настроении пошел на рынок: день воскресный, как раз базар.
Зычно бухали колокола к поздней обедне - церквей в городе много; зеленели сады, ласточки с веселым гамом резали воздух; к базару тянулись подводы; лошади откормленные, гладкие, народ приветливый и сытый.
А вот за мостом, у собора, и базар. Тороватый прасол продает целое стадо домашних уток, вот две большущих бочки масла, творогу, возы яиц. Хотя цены высокие, но у возов хвосты!
– всяк пить-есть хочет.
Местные жители на чем свет ругают приезжих питерцев, которые ходят гурьбой по базару, у каждого за плечами мешок, в руках сумка со всякой всячиной: чулки, брюки, чашки, часы, сукно, ситец.
– И чего их пускают сюда? Гляди, как набивают цены-то. Приступу нет.
– Захочешь есть, так... Поди-ка побывай в Питере-то, нюхни-ка!.. Нужда гонит.
– У вас заработки. А у нас что?
– Заработки... Велики наши заработки.
Яков Мохов наблюдал все это издали, прислушивался, присматривался, наконец и сам принял участие.
Он подошел к рыжебородому, маленькому, похожему на колдуна, старичонке:
– А почем картошка?
– Картошка?
– переспросил тот, хитроумно взглянув на покупателя, и поскреб под бородой.
– Картошка у меня серебрянка называется, не скороспелка. Прямо с гряды. Вот какая картошка-то... Сахар! Триста целковых мера.
– Дорого.
– Дорого?
– опять переспросил старик сердито.
– Зато в городе. Не хочешь - не бери.
– Как это не бери? Я есть хочу!.. Чего тебе картошка-то стоит... Грош она стоит. Мародер этакий.
– Стой, стой! Ты не лайся... Ну, ладно, взял я, скажем, триста рублей с тебя, - а что я на них могу купить? Ну-ка, скажи! Три фунта соли. Понял?
– Верно, верно!
Кругом загалдели, собиралась толпа.
– Вот рубаху сейчас купил!
– крикнул парень.
– Пятьсот рублей. А она греет, что ль? Ситец!
– Лошадь - тридцать тысяч! Колесо - две тыщи. Коса, уж на что коса и та шестьсот. Ха!
Яков Мохов улыбался, глаза его сверкали.
– Вот у тебя, я вижу, сапоги новые обуты, - задорно сказал старик колдун и подбоченился.
– Во сколько их ценишь? В три тыщи? А я кладу за них четыре рубля с полтиной, как до революции, а свою картошку пятиалтынный мера. Это сколько же выходит? Тридцать мер? Так и есть... Вот получай тридцать мер да разувайся, ежели на то пошло! Желаешь?
– Ха-ха-ха! Разувайся, товарищ, разувайся!
– подзуживали ротозеи.
– Заплачешь ведь!
– возвышая голос, чтоб заглушить поднявшийся шум и хохот, говорил Яков Мохов.
– Спятишься, старый хрен... Ведь тридцать мер, ежели по три сотни - девять тысяч выходит, а я три прошу. Взвоешь ведь!
– Кто, я? Ничего не взвою. Разувайся, и никаких!
– Не валяй ваньку-то! До старости лет дожил, а дурак.
– Может статься, и дурак, да не дурашней сына твово батьки.
– Ха-ха-ха!
– А где у тебя картошка-то? У тебя и картошки-то полторы меры.
– Поедем. Живо накопаю. У меня две девки!
– Где ему?
– подзуживали зеваки.
– Он только бахвалится. Поди и сапоги-то не его, а для прогулу взял.
– Известно, не его!
– подмигнул старик зевакам.
– Ему и во сне-то не снилось таких собственных сапогов носить.
– Ишь, ишь закраснел как!
– Едем, черт тя дери, едем!!
– крикнул взбешенный Яков Мохов и залез в телегу к старику.
Вышло чудо как-то и нелепо. Ну, для чего он продал сапоги? И куда ему тридцать мер картошки? Ему масла надо, крупы, яиц, хлеба.
Тьфу!.. Он с досадой посматривал на сутулую спину колдуна, на его хитрые, с прищуром, глаза, на клокастую рыжую, с сильной проседью бороду.
Но лишь только выехали за город, досады как не бывало. Кругом лежали желто-золотистые нивы и зеленые поля, виднелись рощи, перелески, то здесь, то там белели церкви. Воздух насыщен пряным густым теплом, солнце склоняется к западу, по пажитям чинно расхаживали грачи, а в выси все еще звенели песни жаворонков.
– Ух, ты! Давно я не был в деревне. Я ведь тоже из мужиков.