– Рано ты, соседка, управилась.

– Моя управа короткая без Степана. Одна корова за мной, почти не стряпаюсь... Так, всухомятку что-нибудь пожую - и все...

– Ты чего меня кликала?

– А вот зайди ко мне в курень на-час. Дело есть...

Голос Аксиньи подрагивал. Дарья, смутно догадываясь о цели разговора, молча пошла за ней.

Не зажигая огня, Аксинья, как только вошла в горенку, открыла сундук, порылась в нем и, ухватив руку Дарьи своими сухими и горячими руками, стала торопливо надевать ей на палец кольцо.

– Чего это ты? Это, никак, кольцо? Это мне, что ли?..

– Тебе! Тебе. От меня... в память...

– Золотое?
– деловито осведомилась Дарья, подходя к окну, при тусклом свете месяца рассматривая на своем пальце колечко.

– Золотое. Носи!

– Ну, спаси Христос!.. Чего нужно, за что даришь?

– Вызови мне... вызови Григория вашего.

– Опять, что ли?
– Дарья догадчиво улыбнулась.

– Нет, нет! Ой, что ты!
– испугалась Аксинья, вспыхнув до слез.
– Мне с ним погутарить надо об Степане... Может, он ему отпуск бы исхлопотал...

– А ты чего же не зашла к нам? Там бы с ним и погутарила, раз у тебя до него дело, - съехидничала Дарья.

– Нет, нет... Наталья могет подумать... Неловко...

– Ну уж ладно, вызову. Мне его не жалко!

Григорий кончил вечерять. Он только что положил ложку, обсосал и вытер ладонью смоченные взваром усы. Почувствовал, что под столом ноги его касается чья-то чужая нога, повел глазами и заметил, как Дарья чуть приметно ему мигнула.

"Ежели она мною покойного Петра хочет заменить и зараз что-нибудь скажет про это, - побью! Поведу ее на гумно, завяжу над головою юбку и выпорю, как суку!" - озлобленно подумал Григорий, все это время хмуро принимавший ухаживания невестки. Но, вылезши из-за стола и закурив, он не спеша пошел к выходу. Почти сейчас же вышла и Дарья.

Проходя в сенцах мимо Григория, на лету прижавшись к нему грудью, шепнула:

– У, злодеюка! Иди уж... Кликала тебя.

– Кто?
– дыхом спросил Григорий.

– Она.

Спустя час, после того как Наталья с детьми уснула, Григорий в наглухо застегнутой шинели вышел с Аксиньей из ворот астаховского база. Они молча постояли в темном проулке и так же молча пошли в степь, манившую безмолвием, темнотой, пьяными запахами молодой травы. Откинув полу шинели, Григорий прижимал к себе Аксинью и чувствовал, как дрожит она, как сильными редкими толчками бьется под кофтенкой ее сердце...

LI

На другой день, перед отъездом Григорий коротко объяснился с Натальей. Она отозвала его в сторону, шепотом спросила:

– Куда ночью ходил? Откель это так поздно возвернулся?

– Так уж и поздно!

– А то нет? Я проснулась - первые кочета кричали, а тебя ишо все не было...

– Кудинов приезжал. Ходил к нему по своим военным делам совет держать. Это - не твоего бабьего ума дело.

– А чего же он к нам не заехал ночевать?

– Спешил в Вешки.

– У кого же он остановился?

– У Абощенковых. Они ему какой-то дальней родней доводются, никак.

Наталья больше ни о чем не спросила. Заметно было в ней некое колебание, но в глазах посвечивала скрытность, и Григорий так и не понял поверила или нет.

Он наскоро позавтракал. Пантелей Прокофьевич пошел седлать коня, а Ильинична, крестя и целуя Григория, зашептала скороговоркой:

– Ты бога-то... бога, сынок, не забывай! Слухом пользовались мы, что ты каких-то матросов порубил... Господи! Да ты, Гришенька, опамятуйся! У тебя ить вон, гля, какие дети растут, и у энтих, загубленных тобой, тоже, небось, детки поостались... Ну как же так можно? В измальстве какой ты был ласковый да желанный, а зараз так и живешь со сдвинутыми бровями. У тебя уж, гляди-кось, сердце как волчиное исделалось... Послухай матерю, Гришенька! Ты ить тоже не заговоренный, и на твою шею шашка лихого человека найдется...

Григорий невесело улыбнулся, поцеловал сухую материнскую руку, подошел к Наталье. Та холодно обняла его, отвернулась, и не слезы увидел Григорий в сухих ее глазах, а горечь и потаенный гнев... Попрощался с детишками, вышел...

Придерживая стремя ногой, держась за жесткую конскую гриву, почему-то подумал: "Ну вот, опять по-новому завернулась жизня, а на сердце все так же холодновато и пусто... Видно, и Аксютка зараз не сумеет заслонить эту пустоту..."

Не оглядываясь на родных, толпившихся возле ворот, он шагом поехал по улице и, проезжая мимо астаховского куреня, искоса поглядывая на окна, увидел в просвете крайнего в горнице окна Аксинью. Она, улыбаясь, махнула ему расшитой утиркой и сейчас же скомкала ее, прижала ко рту, к потемневшим от бессонной ночи глазницам...

Григорий поскакал шибкой полевой рысью. Выбрался на гору и тут увидел на летнем шляху медленно подвигавшихся навстречу ему двух всадников и подводу. В верховых узнал Антипа Бреховича и Стремянникова - молодого черненького и бойкого казачишку с верхнего конца хутора. "Битых везут", догадался Григорий, поглядывая на бычиную подводу. Еще не поравнявшись с казаками, спросил:

– Кого везете?

– Алешку Шамиля, Томилина Ивана и Якова Подкову.

– Убитые?

– Насмерть!