Линда стояла в растерянности, с опущенной головой. Наконец, проговорила так тихо, что Крауш едва расслышал ее слова:

– Он же умел обращаться с ядом.

– И знал, кому его продал!

– Просто... он знал, с чем имеет дело.

– С чем или с кем?
– насмешливо бросил прокурор.

Линда подняла голову. Но эта попытка смотреть в лицо прокурору была недолгой: ее голова тут же снова упала на грудь.

– Значит, все дело в том, что вы пустили против него в ход его же собственный яд?! Цинизм привел к ошибке, а ошибка привела к тому, что опасный свидетель остался жив... И вот теперь вы решили использовать этого уцелевшего свидетеля в свою же пользу?
– Острый подбородок Крауша выдвинулся столь угрожающе, что Линда съежилась и, казалось, потеряла охоту к дальнейшей откровенности. Но скоро оправилась и с удивительным хладнокровием стала описывать все подробности приготовлений к убийству дочери: как готовила для собирающейся в путь Ванды бутерброд с ветчиной. Да, она хорошо помнит: "именно с ветчиной". Как вскипятила чай, крепкий и сладкий, - такой, какой любила Ванда. Ведь "еще в последних классах школы девушка стала употреблять крепкий чай, занимаясь по ночам..."

– А почему по ночам?
– не удержался от вопроса Крауш.
– Разве вы не жили в таких условиях, что можно было заниматься днем?

– Дело не в условиях.

– А в чем?

Линда не очень охотно, как бы через силу выдавила:

– Днем она работала.

– Работала вне дома?

– Да...

– Это было ее капризом?

– Нет!
– зло ответила Линда.
– Она зарабатывала свой хлеб.

– Разве не вы содержали Ванду?

– Видите ли...
– и потупилась.

– Кто содержал девушку?

– Видите ли...

– Кто содержал девушку?!

– Она... сама.

– Значит, днем она вынуждена была работать?

– Да.

– А ночью учиться?

– Да.

– А вы не работали?

– Видите ли...

– Вы работали?!

– Нет...

– Так на что же вы жили?

– Я?

– Да, да, именно вы?!
– жестко проговорил Крауш.

Тут подал голос растерявшийся защитник:

– Полагаю, что вопрос не имеет отношения к делу!

– А я полагаю, что имеет, - отрезал Крауш. Он уже вкладывал в эту борьбу всего себя.
– Имеет прямое отношение к делу.

Не погорячись прокурор, защитник, может быть, и не оценил бы важности этого вопроса для обвинения. Но тут он долго доказывал суду, что вопрос прокурора выходит за рамки дела.

– Итак, Твардовская, - переняв допрос от Крауша, сказал сам председательствующий, - вы собирались сказать суду, где вы брали средства на жизнь.

– Нет... не собиралась.

– Тем не менее, - настойчиво проговорил председатель, - вы должны это сказать.

Линда повела плечами.

– Меня... меня содержали.

– Кто вас содержал?

– Я имею право не отвечать?
– Линда обернулась к защите. Адвокат смущенно посмотрел на судей. За него ответил председательствующий:

– Имеете право.

– Тогда я не отвечу.

– За вас отвечу я!
– сказал Крауш, указывая на Квэпа.
– Он содержал вас.

– Нет!
– в испуге крикнула Линда.
– Меня содержала дочь... Ванда!

В зале царила напряженная тишина. Крауш помолчал, прежде чем продолжать:

– Значит, дочь отдавала вам свой заработок?

– Не всегда... Она страдала навязчивой идеей... Хотела тратить деньги по-своему... Хотела стать врачом...

– Навязчивой идеей Ванды было желание стать врачом, - сразу подхватил Крауш.
– Поистине вы имели основание считать это неприятной идеей: собственный советски настроенный врач в семье отравительницы - это опасно... Ну, а какою же навязчивой идеей страдали вы, Твардовская? Вы сами...
– Линда вскинула голову и с ненавистью оглядела прокурора. Она не отвечала. Но Крауш уже не ждал ее ответа.
– Желание ценою жизни дочери покрыть преступную деятельность Квэпа - это вы не считаете навязчивой идеей? Ради безопасности Квэпа вы решили убить своего ребенка, - без пощады повторил Крауш, глядя, как все ниже и ниже опускается голова Линды.

– Я не собиралась убивать ребенка, - едва слышно, вялыми, плохо слушающимися губами прошептала Линда и вдруг закричала: - Я не убила ребенка... Ванда не была ребенком... Нет, нет, она уже не была ребенком...

– Ах, вот что!
– Крауш запнулся... Он привык ко многому, но тут даже он не находил слов, чтобы сказать то последнее, что нужно было сказать. В его голосе звучало недоумение, когда он спросил: - Вы считали допустимым убить свою дочь потому, что она уже не была ребенком?..

Линда глядела на него так, словно не поняла его слов, и вдруг заговорила. Она выбрасывала слова быстро, на крике, погрузив пальцы в волосы и теребя их, словно желая вырвать:

– Вы не понимаете... Если бы я... не устранила ее, он убил бы меня... Я же знала: он хотел, чтобы она была... вместо меня... Понимаете? Чтобы... вместо меня она...

– Можете не договаривать, - прервал ее председатель.

– А я должна договорить, чтобы вы поняли: он убил бы меня, а потом все равно убил бы и ее. Ведь она не сумела бы спасти его. А я могла... могла помочь ему. Поймите ж!
– Линда умоляюще протянула руки к судьям.