– Мне было лет... одиннадцать, - в раздумье проговорил Силс.
– А Инге...
– Он показал рукою на метр от пола и ласково улыбнулся: - Именно такая маленькая...

Из рассказа Силса, не очень складного, но показавшегося Грачику правдивым, он узнал, что дети - жители латышских хуторов - не понимали до конца того, что происходило в стране начиная с осени 1941 года. Конечно, война - это всегда война, но разобраться в понятии "враг" детям было не так-то просто. Одни взрослые называли врагами ворвавшихся в Латвию гитлеровцев; другие шепотом говорили, что главный враг Латвии - свои же айзсарги, третьи считали врагами коммунистов. Что могли тут понять девочки Вилма и Инга? Что могли понять даже такие мальчики, как Круминьш и Силс? Многие дети были хорошим материалом для генералов, епископов и политиканов из "Перконкруста", из "Даугавас ванаги", из "Земниеков". В скаутской организации из податливого детского материала можно было печь любой пирог, угодный завоевателям-нацистам и своим собственным латышским фашистам. В начинку пирога клали обман, клевету, ненависть ко всему, чему присваивали кличку "красный". Красные идеи, красные люди, красная литература, красные товары. Даже машины и хлеб могли быть красными, если они приходили из СССР. Для детей чиновников и кулаков, для купеческих сынков в этом не было ничего нового. Их развитие шло по руслу, закономерному для ульманисовской Латвии. Для детей купцов и чиновников, для детей мелкой буржуазии это было привычным делом, а сыновей городских рабочих и батраков, попадавших подчас под жернова этой мельницы, никто не спрашивал о впечатлениях. Их обламывали силой, без пощады, их обрабатывали, пока не получалось то, что нужно фашистам. Некому было поправить, дело. Детей отгораживали от тайного влияния комсомольских организаций. Если детям не у кого было спросить, что хорошо и что плохо, то они мало-помалу превращались в таких же маленьких фашистов, как их сверстники из чиновничьих и офицерских семей. Кому задашь вопрос, когда родители одних ушли с Советской Армией, отцы других сидят в тюрьме, у третьих угнаны в Германию на военные заводы? Так и шла обработка детей, превращавшихся в юношей. Так шло превращение юношей в молодчиков, вполне пригодных для целей гитлеризма... Ну, а там, когда их повезли в Германию...

Тут Силс поднял сжатый кулак, и в глазах его блеснул огонек такой ненависти, какой Грачик в них еще не замечал. Грачик слушал внимательно, перенесясь мыслью в область, далекую от сухой схемы расследуемого дела, но являющуюся его основой и внутренней сущностью. Он выслушал биографию Инги. Она была сходна с биографией обоих молодых людей и мало отличалась от биографии ее сверстницы и подруги Вилмы Клинт. Разница была в том, что Инга попала в гитлеровскую Германию с родителями, вывезенными для работы на военных заводах, а Вилму прихватили по ошибке, сочтя за сестру Инги. В действительности же Вилма была сиротой: ее вдовый отец - коммунист - умер в лагере, и девочку содержала старшая сестра Эрна, без вести пропавшая в начале войны. После этого Вилму приютили родители Инги. Отец Инги тоже умер в Германии, не дождавшись конца своего рабства. А когда кончилась война, у матери Инги не хватило ума и сил, чтобы преодолеть сопротивление эмигрантских руководителей, мешавших возвращению латышей на родину. Она осталась в Германии и превратилась в "перемещенное лицо". На руках у нее очутились и обе девочки - своя Инга и чужая Вилма. Тысячи таких, как она, мужчин и женщин, - с сыновьями и дочерьми жили в "убежищах", предоставленных им оккупационными властями. Это были бараки бывших гитлеровских концентрационных лагерей, где только выломали третий ярус нар. Кое-где даже не снесли газовые камеры и крематории. Их бетонные кубы так и стояли с дверьми, наскоро перекрещенными досками, словно в ожидании времени, когда понадобятся новым хозяевам. В одном из бараков такого "убежища" окончила свои дни и мать Инги. С тех пор девушки прошли путь, обычный для представительниц их поколения: полумонастырь-полушкола, созданная эмигрантами, со всею антисоветской, антинародной дребеденью, вколачивавшейся в головы учеников; с религиозным туманом, за которым пряталась пропаганда ненависти ко всему здоровому, жизнелюбивому и ясному, что живет в человеке. Следующая ступень - закрытый пансион. И тут с девушками случилось то же, что с тысячами эмигрантских детей из семей чиновников, торговцев, офицеров, - ими овладели иезуиты. Силс мог передать Грачику только то, что знал об этом сам, - внешнюю сторону дела. Но Кручинин не зря тратил время на развитие своего любимца: история католической церкви и в особенности история Общества Иисуса - самого непримиримого и последовательного врага всего передового в мире - была хорошо знакома Грачику. За случаем с двумя латышскими девушками он ясно представил себе общую картину. Если в другие времена и в других странах и обстоятельствах бесплатность обучения в иезуитских школах была лишь одной из приманок, стягивавших туда тысячи учеников, то в условиях нищей, голодающей, лишенной всякой перспективы эмиграции учебные заведения Ордена для многих были единственным прибежищем. Под руководством латыша - иезуита отца Язепа Ланцанса - Орден развил усиленную деятельность по уловлению душ "перемещенных" прибалтов. Руководство Ордена решило использовать смутное время для генеральной битвы протестантизму, традиционно главенствовавшему в Латвии и Эстонии. На личном приеме у генерала Ордена Язепу Ланцансу в случае победы было обещано положение "провинциала Прибалтики". Оно было мифическим, так как в системе Ордена не существовало прибалтийской провинции, где мог бы править иезуитский наместник, но Ланцансу было важно положение в иерархии Ордена. Ради него стоило потрудиться. Отцы-иезуиты были искушенными ловцами душ. Многовековый опыт Ордена учил тому, что надежнейшими путями к сердцам человеческим были снисходительность и благотворение. Исповедальня иезуитов была самым милостивым судилищем для грешников; духовника иезуита верующие католики предпочитали любому другому священнику. Огромные богатства Ордена позволяли ему создать сеть бесплатных приютов, школ, лицеев и университетов. Четыре века активной борьбы за господство католической церкви над миром и за фактическое господство Ордена над католической церковью выработали тончайшую систему воспитания и своеобразной морали наизнанку, не случайно ставшей синонимом гибкости и приспособления. Кажется парадоксальным противоречие между активизацией народных масс, под знаком которой проходит развитие общественных отношений на западе Европы, и успехом такой несовременной, средневековой организации, как Орден Иисуса. Но именно в том и заключается дело, что современный американизм, проникающий в Европу сквозь все щели и лазейки, как якобы "здоровое начало" современности, ничего общего не имеет с прежними представлениями о нем, насажденными литературой пионерского периода. Нынешние признаки этого "обновления" - лицемерная скользкость, жестокость, ненависть человека к человеку - все самое лицемерное, что могло предложить к услугам правящих классов любое учение от религиозного фанатизма на одном полюсе до полного нигилизма на другом. Иезуитизм - возвышенно моралистичен и увертливо практичен на одной стороне листа и цинически аморален на другой. Тут и происходит стык ультрасовременной империалистической системы захватов со змееподобным проникновением отцов иезуитов. Иезуит XX века это вполне модернизированный и вооруженный всеми софизмами современности Тартюф. Вполне логичным было то, что в лице Общества Иисуса оккупационные власти в побежденной стране нашли именно то, что им было нужно для овладения сознанием несчастных прибалтов, закинутых бурей войны на чужбину. Главари новой балтийской эмиграции охотно предоставили отцам-иезуитам дело первоначального воспитания антисоветской подготовки молодых латышей. Инга и Вилма стали жертвами этой системы. Девушек обучали языкам, умению держать себя в любой среде, одеваться под любую общественную прослойку, говорить так, как говорят в разных областях Латвии. Наконец, после курса в пансионе - переход в "высшую", еще более закрытую школу. Девушек не обучали взрывать сооружения и поджигать склады, но зато они обучались обращению с ядами, физическими и моральными. Их натаскивали в подсовывании антисоветской клеветы. Теми, кто плохо учился, завладевало общество "Энергия". Сопротивляться - значило умереть с голода. Хотя Вилму Клинт исключили из школы за неспособность к языкам, ее как хорошую стенографистку взяли в канцелярию Совета, к епископу Ланцансу... Да, да, не куда-нибудь, а именно туда - к святоше Ланцансу, о котором ходила молва, как о любителе красивых молодых женщин.

Грачику показалось, что зубы Силса скрипнули, когда он произнес это пояснение.

– И она теперь там?
– спросил Грачик.

– Не знаю... После того, что мы с Круминьшем сделали, ее там, наверное, уже нет...

При этих словах Силс кинул выразительный взгляд на Грачика.

Мысль Грачика, привыкшая идти не теми путями, какие лежали на поверхности и неискушенному казались наиболее простыми, вернулась к упоминавшемуся Силсом слову "иезуиты". Если духовная гвардия папизма занимается вербовкой кадров для нового крестового похода и подготовкой шпионско-диверсионных групп в специальных школах, то почему не предположить, что он же, Орден Иисуса, продолжает действовать и тогда, когда подготовленные им кадры выходят на операцию - засылаются в СССР? Кому же и книги в руки, как не иезуитам, в деле разработки планов антисоветских диверсий в стране, знакомой им по прежней деятельности, - в Прибалтике? Кому же и палка в руки в командовании подпольными группами, пытающимися найти опору в остатках антисоветских элементов в советском тылу, как не капралам "роты" Христовой?..

Если сделать допущение об участии Ордена как организующего начала в антисоветской диверсионной деятельности новой эмиграции, то, может быть, и кончик нити, ведущей к разгадке убийства Круминьша, следует искать по этой линии? Тогда еще более основательным станет предположение об участии Шумана в преступлении. Быть может, и сам он, этот Петерис Шуман, - иезуит?.. (Нужно будет проверить возможность существования в Ордене тайного членства.) Во всяком случае, если пойти по этой линии - римская курия во главе антисоветской деятельности балтийских эмигрантов, - то следует проявить все возможные связи зарубежных католиков с римско-католической иерархией внутри страны. Наверно, эти связи известны советским органам безопасности... Отталкиваясь от этих связей, может быть, удастся прийти и к тому частному случаю участия римско-католического клира в диверсии с Круминьшем, который интересует Грачика. Во всяком случае очень хорошо, что Силс своим рассказом о вмешательстве иезуитов в жизнь молодых поколений новой эмиграции толкнул мысль Грачика в этом направлении.

Расставаясь с Грачиком, Силс нерешительно проговорил:

– Я хотел бы спасти Ингу... Если бы я мог поехать туда.

При этом Силс скользнул быстрым испытующим взглядом по лицу Грачика и осекся на полуслове.

– В том, что те скоты не станут стесняться и пустят в ход все средства шантажа, чтобы склонить Силса к подчинению, можно не сомневаться, - сказал Кручинин, оценивая рассказ Силса.
– Не он первый, не он последний, кого пытаются взять таким образом. У него травма. Он думает, что на нем лежит несмываемое пятно.

– Мы просили его забыть об этом, - возразил Грачик.

– Собственная совесть человека в этом отношении куда более строгий судья, чем людская память и даже чем закон, - ответил Кручинин.
– Но сейчас меня занимает, как они решились звонить Силсу? Пытаются создать впечатление, будто у них тут существует целая организация.

– Какой-нибудь недорезанный серый барон? Такие ни на что серьезное не способны.

– Смотри, какой Аника-воин! За что ни хватишься - все ему нипочем.

– К сожалению, не все, дорогой, - ответил Грачик.
– Мне не очень-то понравились слова Силса, будто лучше всего мог бы парализовать их шантаж он сам, если бы очутился там, за рубежом. Собственно, сказано это не было, но ясно подразумевалось.

– И ты хочешь договорить за него?

– Надо договаривать.

– Ты не рискуешь сделать еще один промах?

– "Еще один"?.. А у меня уже сделан промах?

– Ну, ну, не пугайся, хотя промах действительно большой.

– В чем же он?

Кручинин рассмеялся.

– В том, что преступник - нахальный и опытный - до сих пор имеет возможность звонить по телефону и морочить голову Силсу и нам...

Когда они вышли на бульвар Райниса, фонари едва просвечивали сквозь деревья. Густая листва сжимала свет до того, что стеклянные шары казались мутно-голубыми пятнами. Цветочные клумбы угадывались лишь по растекавшемуся вокруг них аромату. Миновав Стрелковый сад, друзья обошли каменных баб фонтана и уселись на скамью у розария. Отдаленные гудки автомобилей под сурдинку напоминали о городе. Когда глаза Грачика привыкли к темноте, он увидел, что вокруг нет почти ни одной свободной скамьи. Кручинин и Грачик тоже посидели в молчании. Неподалеку журчал невидимый фонтан. Но так о многом нужно было поговорить!