Вот и море кончилось. Под нами длинная, узкая, серая песчаная коса, а за ней чёрная, чёрная земля. Как-то эта земля нас встретит? Ну, так и есть! Вспыхнул прожектор, и опять всё кругом засверкало.

–  Летчики, если будете отворачивать, то только влево.

–  Никуда я не отверну, - ответил Пусэп, - я и так машину с трудом удерживаю на курсе. Не пойму, что с ней сталось, рули, что ли, где повреждены? А стреляют здесь жидковато!

–  Отверни хоть немного от этого прожектора. Стал на дороге и стоит, как свеча.

–  Ничего, проскочим, да он и сам отвернёт. Не всё же он будет так стоять. Вот и отвернул, видишь?

–  Штурман, впереди облака. Как будем итти: вверх, вниз или прямо?

–  Как хотите, только курс держите получше, а для меня всё равно, что внизу, что вверху.

И самолёт зарылся в густые облака, надёжно спрятавшие нас от всех нехороших глаз.

Темно стало и в самолёте и в воздухе. Концов плоскостей не видно. Самолёт как бы под душем. Внутри ручьями льётся дождевая вода, забирается за воротник, течёт по спине. Карты и журналы намокли. Борттехники чего-то завозились у себя и зажгли яркий свет, ослепивший лётчиков. Приборов не стало видно. Машина потеряла прямолинейное движение. Пилот кричит техникам, чтобы те выключили свои огни, а техники не слышат - у них выключены телефоны. Меня прижимает к борту. Высота быстро падает, скорость растёт. Мы вываливаемся из облаков со свистом, как-то боком.

Пилот выравнивает машину. Борттехники, поняв, наконец, что от них требуется, выключили свет.

Земля снова встретила нас зенитками и прожекторами. Пилот лезет в облака. Но курс - боже мой! Какой это был курс! Только что мы летели домой, а сейчас компас показывает обратный путь. Что-то у лётчиков происходит неладное. Требую держать курс.

Не успели установить машину, как у пилота сама по себе зажглась сигнальная лампочка и ослепила его. Приборов снова не стало видно, и мы снова вывалились из облаков. Пока радист дотянулся до пилотского щитка и вывернул злополучную лампочку, самолёт уже был под облаками на высоте полторы тысячи метров. Тут Водопьянов предложил держать машину на этой высоте, в облака не залезать, а если будут стрелять - чорт с ними, пускай стреляют - не попадут.

Пока возились в облаках, мы и не заметили, что уже почти совсем рассвело. Земля хорошо просматривается. На редких дорогах заметно большое движение - немецкие войска направляются в сторону Ленинграда. Где-то ещё впереди линия фронта, нам бы до неё дотянуться!

Пошёл дождь. Земля как сквозь сетку виднеется. Стало немного легче: перестали беспокоить зенитки.

Справа от нас большое озеро. Отмечаю на карте. По маршруту идём хорошо. Только бы горючего хватило дотянуть.

–  Штурман, сколько осталось лететь? - спросил Водопьянов.

–  Сорок минут, Михаил Васильевич.

–  Сколько горючего осталось в баках?

–  На пятнадцать минут, не больше.

–  Да. Дела неважные! Ты там, штурман, смотри хорошо на землю и замечай, что к чему. Как бы нам к немцам в лапы не угодить.

–  Есть, смотреть! В лапы немцам не угодить!

Идём по северному берегу Чудского озера.

Здесь много дорог, и все они забиты немецкими войсками. А вот, наконец, и линия фронта. Внизу под нами клубы дыма, выстрелы, взрывы, земля, взлетает кверху. Идём низко, но никто не беспокоит - видно, на земле не до нас, да и не слышно наших моторов из-за сильной канонады.

Но что это? Мы хорошо слышим артиллерийскую канонаду и резкий стук пулемётов. Одна секунда, и сразу стало всё ясно; горючее кончилось, баки пусты и моторы стали.

–  Михаил Васильевич, куда будем садиться? - спросил Пусэп.

–  Ладно, Эндель, брось штурвал, сам посажу.

Под нами леса, озёра и немцы. Выбор для посадки ограниченный.

–  Экипажу уйти в хвост, - скомандовал Водопьянов и направил самолёт в густой лес.

А дальше удар, и страшный...

–  Ну, вот и прилетели, - раздался в наступившей тишине спокойный голос Водопьянова. - И, кажется, неплохо сели. Ну как, все живы?

–  Все живы и невредимы! - отозвались хором с хвоста.

–  Посадка хорошая, мягкая, даже лучше, - добавляю я, - чем на аэродроме.

У разбитой машины собрался весь экипаж.

–  Вот так штука, - говорит Водопьянов, - летели-то вроде и людей в самолёте не видно было, а теперь собрались в кучу, выходит нас целый отряд. Ну, если сюда добрались, то отсюда как-нибудь тоже выберемся. Докладывай, штурман, обстановку.

–  Вот здесь мы находимся, а вот сюда, левее, немцы клином вдались до самого берега, откуда они по нас вчера вечером и вели огонь, а вот сюда, справа, движется второй немецкий клин. Таким образом, нам один путь - на север, к заливу, а там, по всей вероятности, встретим свои части и уже с их помощью будем выбираться дальше домой.

–  Ладно. Машину сжечь, - распорядился командир, - а самим взять необходимое и выбираться отсюда поскорее, пока эти собаки не нагрянули. Быстро тащите сухие ветки, разжигайте костёр и облейте самолёт маслом.

Чёрный густой дым окутал самолёт.

Мы шли гуськом. Впереди с компасом в руке, держа прямой курс на север, штурман. За ним цепочкой остальные, замыкал шествие командир самолёта.

Вчера в это время с дальнего аэродрома мы поднялись на самолёте. Потом ленинградский аэродром, жаркий день. Потом ночь, длинная, как год, прожекторы, зенитки, взрывы бомб, угарный дым в самолёте.