Сразу после начала июльских событий больница стала наполняться беженцами. На вторую неделю белой власти прискакал нарочный с приказом очистить больницу от посторонних и приготовить все места под раненых перхуровцев. Зуров приложил личную записку врачу - наконец-то, мол, больница, созданная солнцевским владельцем, послужит истинным патриотам!

Попов еще перечитывал предписание, а перед окнами остановилась телега с раненым. Фельдшер пошел узнать, в каком состоянии вновь привезенный.

– Вертайсь, ребята!
– сказал он угрюмо.
– И класть некуда, и кормить нечем. Вертайсь!

Лошадью правил прусовский мужик Семен, за телегой шел подросток лет четырнадцати, а на задке сидела женщина в темном. Она старалась подправлять изголовье у больного. Возница запротестовал:

– Ты, мил человек, не того... Самого дохтура нам представь. Наш больной плох очень. Еле довезли. Беспременно положить надо.

– Сказано: нету местов!
– повысил голос фельдшер, но уже сам Сергей Васильевич явился взглянуть, кого привезли. Доктор узнал ярославского бакенщика Семена, прусовского жителя, и велел открыть лицо больного. Вид больного поразил врача.

– Кто это?
– спросил врач отрывисто.
– Из какой тюрьмы? Сразу сказывайте: где подобрали?

Таиться было бесполезно. Семен-бакенщик рассказал правду: дескать, бежал заключенный с арестантской баржи, где людей морят голодом неделю. А этот еще и ранен в ногу и плечо.

– Как он, говоришь, назвал себя? Овчинников Александр? Член партии большевиков?

Макаркина мать испуганно вскрикнула:

– Да не думайте ничего такого, господин доктор! Мы с сыном давно знаем Александра Овчинникова, никогда за ним такого в Яшме не водилось...

Семен только руками развел:

– Да сам вроде бы сказывал, партейный он. Бумаг при нем никаких. Кличет в бреду Антонину-сестрицу, суженую свою, что ли. Благоволите уж определить куда ни то. Сделайте милость.

– Милость! Куда ни то! На читай, коли грамотен, что мне из города пишут. Полсотни белых офицеров сюда везут, в мою больницу.

– Вот эт-то да!
– протянул бакенщик Семен в досаде.
– Вез ли, значит, человека от тюрьмы и обратно привезли к тюрьме. Что ж, Макарий, - сказал он подростку, - коли так, давай заворачивать оглобли. Только не сдюжит он, не довезем и до Прусова. Прощевайте, господин дохтур!

– Стой!
– рассердился и Попов.
– Я тебе для чего бумагу показал? Чтобы ты уразумел, какая беда больным нашим грозит. И твоему партийному тоже. В лес придется больных перенести, в шалаши, что ли... А пока мигом его в приемный покой! Потом сразу во вторую терапию!

Больные в палатах сочувственно качали головами: плох человек, ежели его сразу в "потерпию"!

– А за офицерами, как в лес перейдем, пусть здесь кто угодно ухаживает!
– сердито толковал доктор бакенщику и фельдшеру.
– А впрочем, насмешливо повернулся он к матери Макария, - может, вы бы, сударыня, согласились?

– Нет, что вы, - лепетала бедная женщина, вовсе сбитая с толку.
– У нас в Прусове попутчик остался, господин Коновальцев, нам с ним в Кинешму пора...

– А кто мне поможет больных накормить?
– опять резко закричал доктор бакенщику.
– Больных везете, а мне их шишками питать или древесиной?

– Пришлем тебе рыбки, Сергей Васильевич, за твою доброту. Ужо вон с Макаркой мешок доставлю. А иного чего - не могим. Да и с поста бакенщицкого надолго не уйдешь - того гляди, пароходы пойдут...

На двух парных подводах ехали лесным солнцевским проселком вооруженные люди. На них стволами назад стояло по пулемету "максим". Верстах в пяти от Солнцева подводы свернули с проселка на заброшенную, неторную тропу. Еще полверсты тянулись лесом, минуя буераки и болотные мочажины. Когда ехать стало нельзя, люди выпрягли лошадей и в пешем строю добрались до глухого лесного угла. Место называлось Баринов, или Волчий, овраг. Телеги и коней спрятали поблизости.

Давно здесь не рубили леса, не косили трав, не собирали даже ягод и грибов. Старый владелец, полковник Зуров, любил облавную охоту на волков с гончими, и некогда здесь, в овраге, постоянно держались два-три волчьих выводка, наводя страх на окрестных крестьян. За годы войны охотиться здесь было некому, и "серых бар" даже прибавилось против прежнего.

Еще до сумерек приехавшие улеглись спать, выставив караульного. А тот, кого они признавали за старшего, собрался в ночной поход.

Солнцевский священник отец Федор уже забылся сном, когда попадья Анна Ивановна, так и не заснувшая с вечера от беспокойства, уловила постукивание в оконце. Отец Федор сразу стряхнул сон. Крестясь и холодея от страха, слез с кровати, натянул брюки и босиком заторопился к сенцам. Боязливая же Анна Ивановна в одной сорочке подбежала к запертым дверям маленькой горницы, где до отъезда в город жила дочка Наденька. Зашептала в дверную щелку: