— Часто бывает у вас брат Розы?

— Редко. Рыбаки из Ипора неохотно приезжают в Этрета. Это особые люди. Они скорее поедут в Фекан: он ближе и больше подходит им по духу. Рюмочку кальвадоса, чтобы сдобрить пиво? За мой счет.

— Нет. Еще кружку пива.

Пиво было несвежее, и Мегрэ чувствовал его в желудке всю ночь. Часто просыпался. Во сне его мучали кошмары. Какие именно, он не помнил, но в сознании они оставляли мучительный, неприятный осадок. Когда он наконец поднялся, сирена по-прежнему хриплым воем оповещала о тумане. Прилив, должно быть, достиг уже высокого уровня, потому что отель содрогался от могучих ударов волн.

Туман почти рассеялся, но притихшее море медленно, словно вздыхая, все еще дымилось. В мглистых облаках над морем стояла радуга.

Всходившее солнце золотило дома, воздух был чист, свеж, и все поры жадно впитывали его. Вкусно пахли лавки зеленщиков, бутылки с молоком еще ждали у порогов хозяек, а в пекарнях был жаркий час, когда румянились корочки.

И снова, как в детстве, мир предстал перед ним не таким, как он есть, а каким хотелось бы его видеть. Городок Этрета с его чересчур маленькими, чересчур красивыми, чересчур свежевыкрашенными домами казался неправдоподобно чистым и невинным для случившейся трагедии. И скалы выступали из тумана точно такими, как на открытках, выставленных у ворот рынка, а мясник, булочник, торговец овощами вполне могли сойти за персонажей детских сказок.

Свойственно ли это только ему, Мегрэ? Или и другие люди воспринимают мир так же, только не признаются в этом? Ему бы так хотелось, чтобы мир был именно таким, каким он являлся в раннем детстве! Про себя Мегрэ называл это «как на картинках». И не только внешне, но чтобы такими были сами люди: отец, мать, примерные дети, добрые седые бабушки и дедушки…

Когда он начинал работать в полиции, ему, например, долгое время городок Везинэ представлялся самым гармоничным местом в мире. Это было в двух шагах от Парижа, но до 1914 года там редко встречались автомобили.

У богатых буржуа в Везинэ были загородные виллы, дома кирпичной кладки, просторные и удобные, с заботливо ухоженными садами, фонтанами, качелями и огромными посеребренными шарами. Слуги носили ливреи с галунами, а горничные — обшитые кружевами белые чепцы и фартуки.

Казалось, что здесь могли жить только самые счастливые и добродетельные семьи, в которых царят мир и радость. И он был разочарован в душе, когда вдруг на одной из этих вилл с прилизанными аллеями разразился непристойный скандал — гнусное убийство мачехи из-за денег.

Теперь он, конечно, не обольщался. Долгие годы он сталкивался главным образом с изнанкой жизни; но словно сохранилось в нем навсегда это детское восприятие мира, «как на картинках».

Небольшой вокзал выглядел так, словно его старательно разрисовал акварельными красками примерный ученик, даже розовый дымок вился над трубой. Он снова застал игрушечный поезд, служащего, проверявшего билеты (мальчиком он мечтал стать контролером на железной дороге). И он увидел только что приехавшую Арлетту. Она была так же изящна и элегантна, как накануне, в парижском туалете, с саквояжем крокодиловой кожи в руке.

Только что он чуть было не отправился ей навстречу по пыльной дороге, на которой, должно быть, приятно пахло скошенной травой и полевыми цветами. Его отпугнула мысль, что будет похоже, будто он спешит на свидание. Медленно спускаясь с холма на своих высоких каблуках по этой дороге, она, вероятно, чувствовала себя чересчур светской дамой.

Почему же все-таки в действительности все выглядит другим? Иначе говоря, зачем детей пичкают иллюзиями о мире несуществующем, а потом они всю жизнь пытаются сопоставлять этот мир с окружающей их действительностью?

Она сразу же заметила, что он ждет ее на перроне у газетного киоска, и, протягивая билет контролеру, чуть неуверенно улыбнулась ему. Она выглядела усталой, и во взгляде ее читалось беспокойство.

— Я была уверена, что встречу вас здесь, — сказала она.

— Как там все обошлось?

— Это было мучительно.

Взглядом она искала свободное купе. Только в одном из купе первого класса не оказалось попутчиков.

— А ваша мать?

— Она жива. Во всяком случае, была жива, когда я уходила.

Поезд должен был вот-вот тронуться. Положив саквояж на скамью, она встала в дверях у самой подножки.

— Вы снова ссорились?

— Спать мы легли очень поздно. Я кое-что должна сказать вам, господин Мегрэ. Это, правда, только мое предчувствие. Но оно терзает меня. Роза умерла. Но чутье мне подсказывает, что этим не кончится. Готовится новая драма.

— Ваше предположение основано на том, что говорила мать?

— Нет. Я сама не знаю, на чем.

— Вы считаете, что жизнь ее по-прежнему под угрозой?