Не хотелось предавать Кэли Джона, но и афишировать свои отношения с ним тоже не хотелось.

Вот поэтому он перестал куда бы то ни было ходить. Он по-прежнему носил безукоризненные сапоги, шляпы нежнейшего бежевого цвета, но делал это для собственного удовлетворения, может быть, для того, чтобы совсем не опуститься.

— Входи, друг, и забирайся на один из табуретов, которые ждут тебя…

Он, наверное, не сумел бы снова найти этот бар, который, должно быть, находился в нижнем городе, около мексиканского квартала. Стены были выкрашены в синий цвет. В синий или зеленый? В глубине зала стояли автоматы за одно су, за столами сидели ковбои, странные люди, которые не обращали на них внимания, а бармен-китаец знал Бориса, потому что без предупреждения подал им два двойных бурбона. Поговаривали, что русский мог выпить не больше чем за четверть часа сорокадвухунцевую бутылку и после этого идти не качаясь.

В нескольких милях от города, если ехать к индейской деревне, у него было ранчо, но это было не настоящее ранчо. В этой пустыне, где росли только кактусы, с трудом можно было прокормить быков двадцать, не более.

У него были лошади, голов тридцать, которых он давал внаем туристам.

Было и несколько комнат, которые он уступал тем гостям, кто платил деньги — гостям с Востока, конечно, — тем, кто хотел поиграть в ковбоев.

Ему первому пришла в голову эта идея, и теперь в тех местах насчитывалось сорок таких фантазийных ранчо, которые назывались Dude Ranches.

Борис, как и его отец, был первоклассным наездником. Когда он на несколько лет исчез, он ездил с цирком, где показывал школу выездки. Еще и сейчас, во время конных праздников, он почти всегда выступал с этим номером — фрак, цилиндр и стек с серебряным набалдашником.

— Известно ли тебе, дружище, что в этот момент происходит нечто из ряда вон выходящее? Ты, возможно, не заметил, что в баре, откуда мы идем, некоторые смотрели на тебя с большим любопытством? В воздухе, как пчелы, роятся слухи, и, может статься, в одно ближайшее утро Тусон проснется, а в нем началась настоящая революция…

Это становилось забавно. Кэли Джон понимал, что его собирались подвести к событиям, о которых ему говорила Пегги, и тем не менее думал не об Энди Спенсере и слушал своего соседа только вполуха.

В этот момент его интересовал он сам, как будто бы Кэли Джон был другим человеком, на которого он смотрел со стороны и о чьей жизни рассказывали.

Завтра ему будет за эго стыдно. Потому что из-за спиртного, от которого ему не хватало мужества отказаться, он расслабился, это он-то, который всегда вел себя так достойно. И не его ли достоинство вызывало уважение, и не благодаря ли этому достоинству завоевал он всеобщую симпатию, в то время как Энди Спенсер его обманул?

Ну а то, что это был обман, предательство, он и сомнений не допускал.

Он об этом не говорил. Никогда не жаловался. Он и знать не хотел, что думали об этом люди, и это было ему приятно.

Они, впрочем, не могли понять. Как и Пегги, кстати. Никто не знал, чем был Энди для него. Детьми их никто не видел. Да и вряд ли помнили молодых людей, которые в испуге застыли в первый день перед зияющим входом в большую шахту. И потом… на ранчо, кто знал, как они жили втроем с Матильдой, кто думал, что они не родные братья?

— Наверное, дружище, если все, о чем шепчутся, правда, тело старины Майка должно перевернуться в могиле… Начиная с сегодняшнего утра хорошо осведомленные господа, важные шишки из тех, кто входит в административные советы, продали почти за полцены, тайком, акции компаний, контролируемых Спенсером…

Их еще немного, только кто в курсе дела. Кажется, первые новости слали приходить вчера вечером. Тогда заездили машины туда и обратно, стали собираться загадочные собрания в больших домах и снобской дыре.

Что же до твоего друга Энди, то он сидит один-одинешенек со своим секретарем у себя в углу. Его дочка Пенни, та, что на него похожа, кажется, первая бросилась к нему и устроила сцену. Дамы из хорошего общества безостановочно звоня его жене как будто просто так, в надежде что-нибудь разузнать.

Если он разори тебя, что, как утверждают, и случится, разорятся с ним еще многие.

Стоило Борису только поманить китайца пальцем, как тот снова принес им выпивку.

— Эго очень забавно… Не так забавно, как раньше, потому что они-то настоящие мерзавцы.

Выпуклые глаза Бориса остановились на Джоне.

— Ты не развеселился, честное слово. Я-то думал, что тебя обрадую…

Эти слова хлестнули Кэли Джона, и он с удивлением понял, что и правда, новости, которые он только что узнал от Пегги не доставили ему никакого удовольствия, они, скорее, его опечалили, и он погрузился в состояние какого-то ступора, из которого ему и алкоголь не помогал выйти.

Что сейчас говорил Борис? Перед ним стояла одна картина: Энди, всеми покинутый, в своем углу, наверняка в глубине сада, во флигеле, где его комически преследует Мюриэл Мубери.