— Спенсер?

— Это я.

Голос Кристины слышался в трубке на фоне гула чужих голосов. Спенсеру даже приблизительно не удалось бы сказать, в котором часу это было.

— Ты еще работаешь?

— Осталось дела минут на десять.

— Дома все в порядке? Белла вернулась?

— Да.

— Тебе в самом деле не хочется сыграть в бридж?

Кто-нибудь заехал бы за тобой на машине.

— Не стоит.

— Ну, тогда не жди меня и ложись. Вернусь поздно, может быть, совсем поздно: Мэриан и Оливия приехали с мужьями, и мы сейчас начнем партию.

Она чуть помолчала. Там звякали стаканы. Он знал этот дом, гостиную с огромными красными полукруглыми кушетками, складные столы для бриджа и кухню, куда каждый по очереди ходит за льдом.

— Ты твердо решил, что не выберешься сюда? Все были бы в восторге.

Голос Дэна Митчела рявкнул в трубку:

— Приезжай, бездельник!

Дэн что-то жевал.

— Что мне им сказать? Ты слышал Дэна?

— Благодарю. Я посижу дома.

— Ну, тогда спокойной ночи. Постараюсь не разбудить тебя, когда вернусь.

Спенсер привел в порядок станок. У него в закутке никто ничего не трогает, раз в неделю он сам здесь прибирает. В углу стоит кожаное кресло, очень старое, очень низкое — такого фасона нигде теперь не встретишь.

Он устроился в этом кресле, вытянув ноги, и стал проглядывать «Нью-Йорк тайме».

В кухне есть электрические часы; прежде чем лечь, он отнес туда бутылку содовой и пустой стакан, выключил свет. На часы он не посмотрел. Он не думал о времени.

В коридоре он ни разу не взглянул на дверь в комнату Беллы. Девушка его мало заботила — или вообще не заботила. Она жила с ними недавно, все это было временное; в их доме она была чужая.

Жалюзи в спальне были слегка раздвинуты, он их закрыл, затворил дверь, разделся, складывая вещи одну за другой на место, лег, так и не зная, который час, протянул руку и выключил последнюю лампу.

Пожалуй, все это время в нем было что-то общее с букашкой, которая под лампой натуралиста деловито ведет свое убогое существование. Да так оно и есть.

Он жил, погруженный в повседневные дела, обычные для любого человека, — любого члена общества, как сказала бы Кристина, — и это не мешало ему думать о своем. Даже перед самым сном мысли не оставили его; он помнил, где он и что его окружает, помнил о доме, о камине, догорающем в гостиной, о снеге — завтра расчистить дорожку до самого гаража! — помнил о тех же Кацах и о других людях, живущих в других домах, свет в которых ему виден, и о ста восьмидесяти учениках «Крествью скул», спящих в большом кирпичном здании на вершине холма. Если бы он дал себе труд повернуть ручку радио, что обычно делала, раздеваясь, жена, в комнату ворвался бы весь мир с музыкой, голосами, катастрофами и метеорологическими сводками.

Он ничего не слышал, ничего не видел. В семь часов зазвонил будильник; он почувствовал, как рядом зашевелилась Кристина, — она встала первая и пошла на кухню ставить воду для кофе. У них не было постоянной прислуги, а приходящая появлялась два раза в неделю.

В ванну потекла вода: это для него. Спенсер раздвинул жалюзи и выглянул, но было еще темно. Только небо было не такое черное, как ночью, снег еще более пронзительно белый, и все краски, даже розовый цвет кирпича, из которого построен новенький дом Кацев, казались грубыми и кричащими. Снегопад прекратился. С крыши капало» словно уже начало таять, и если так оно и есть, то будет грязь и слякоть, не говоря уж о том, что школьники повесят носы: они ведь загодя приготовили и коньки, и лыжи.

Спенсер неизменно входит в кухню в половине восьмого. К завтраку накрывают маленький белый столик, за которым едят только по утрам. Кристина успевает к этому времени уложить волосы. Кажется ему или в самом деле ее белокурые волосы по утрам еще светлее, еще бесцветнее?

Ему по душе запах бекона, кофе и яиц с примесью того втайне любимого им запаха, который исходит по утрам от жены. Это тоже составляет атмосферу начинающегося дня — он узнал бы этот запах из тысячи.

— Ты в выигрыше?

— Шесть долларов пятьдесят. Мэриан с мужем, как водится, все спустили: выложили вдвоем тридцать долларов с лишним.

Стол был накрыт на троих, но Белла редко завтракала с ними. Ее не будили. Часто она появлялась к самому концу, в халате и домашних туфлях; еще чаще Спенсер по утрам ее не видел.

— У Мэриан это в голове не укладывается, а я ей говорю…

Болтовня еще более бессмысленная, чем накануне: ни запоминающегося слова, ни меткого замечания — так, мурлыканье, пересыпанное знакомыми именами, настолько привычными, что в воображении не возникает от них никакого образа. Впрочем, эго было уже не важно, но он этого еще не знал, и никто не знал. Жизнь в поселке начиналась, как всегда по утрам, с ванных, с кухонь, с крылечек, где отцы семейства натягивали поверх ботинок резиновые сапоги, с гаражей, где заводили машины.

Спенсер не забыл портфель. Он вообще ничего не забывал. Закурив первую трубку, расположился за рулем машины и заметил, что в одном из окон маячит розовый пеньюар миниатюрной м-с Кац. Дома соседей рассеяны по склону холма, окружены лужайками, которые теперь спрятались под снегом. Несколько домов новенькие, например у Кацев, но большей частью это прекрасные старинные деревянные здания, типичные для Новой Англии, некоторые с портиками в колониальном стиле, и все выкрашены в белый цвет. Главную улицу составляют почта, три бакалейные лавочки, несколько магазинов, располагающихся ниже по склону, да на каждом углу торчит по заправочной станции; снегоуборочная машина уже проехала, оставив между тротуарами широкую черную полосу.