— Покупайте «Льежскую газету»…

Дельфоса в «Пеликане» не было. Шабо искал его в других центральных кафе, где они обычно встречались.

Ноги у него были такие тяжелые, а голова такая пустая, что ему захотелось пойти лечь.

Когда он вернулся домой, то сразу же почувствовал, что происходит нечто необычное. Дверь кухни была открыта. Мадемуазель Полина, польская студентка, жившая в меблированной комнате в их доме, наклонилась над кем-то, кого молодой человек не сразу разглядел.

Он молча приблизился. Вдруг раздались рыдания.

Мадемуазель Полина, приняв строгое выражение, повернула к нему свое некрасивое лицо.

— Посмотрите на вашу мать, Жан.

А мадам Шабо, в переднике, положив локти на стол, плакала горькими слезами.

— Что случилось?

— Это вы должны знать, — ответила полька.

Мадам Шабо вытирала красные глаза, смотрела на сына и рыдала еще сильнее.

— Он добьется, что я умру!.. Это ужасно!..

— Что я сделал, мать?

Жан говорил невыразительным, слишком ясным голосом. Страх сковывал его с головы до ног.

— Оставьте нас, мадемуазель Полина… Вы очень милая… Мы всегда предпочитали быть бедными, но честными!..

— Я не понимаю…

Студентка ускользнула. Слышно было, как она поднималась по лестнице и оставила открытой дверь своей комнаты.

Что ты наделал?.. Говори откровенно… Отец сейчас вернется… Когда я подумаю, что узнает весь квартал…

— Клянусь тебе, я не понимаю!..

— Ты лжешь!.. Ты прекрасно знаешь, что лжешь с тех пор, как ты с этим Дельфосом и с этими грязными женщинами!.. Полчаса тому назад прибежала торговка овощами, мадам Вельден, мадемуазель Полина была здесь…

И мадам Вельден сказала при ней, что приходил человек, чтобы получить у нее сведения о тебе и о нас. Этот человек, конечно, из полиции!.. И надо ж было, чтобы он обратился именно к мадам Вельден, самой главной сплетнице во всем квартале! Сейчас все уже, конечно, в курсе дела.

Она встала, машинально слила кипящий кофе через фильтр кофейника. Потом достала скатерть из шкафа.

— Стоило жертвовать всем, чтобы воспитать тебя!..

Теперь нами занимается полиция, может быть, придет к нам в дом!.. Неизвестно, как посмотрит на это твой отец… Но я твердо знаю, что мой отец выгнал бы тебя…

Подумать, что тебе нет еще и семнадцати!.. Это все твой отец виноват!.. Это он позволяет тебе шляться до трех часов ночи… А когда я сержусь, он за тебя заступается…

Сам не зная почему, Жан был уверен, что так называемый полицейский был не кем иным, как тем широкоплечим мужчиной. Он упрямо уставился в пол.

— Так, значит, ты ничего не скажешь? Ты не хочешь признаться в том, что ты сделал?

— Я ничего не сделал, мать…

— И полиция стала бы заниматься тобой, если бы ты ничего не сделал?

— Может быть, это совсем не полиция?

— А кто же это в таком случае?

У него вдруг хватило смелости солгать, чтобы покончить с этой тягостной сценой.

— Может быть, это люди, которые хотели бы взять меня к себе на службу и желают собрать обо мне сведения… Мне плохо платят там, где я работаю… Я обращался в разные места, чтобы найти другую работу…

Она испытующе посмотрела на него.

— Ты врешь!..

— Клянусь тебе…

— Ты уверен, что вы с Дельфосом не наделали глупостей?

— Клянусь тебе, мать…

— Ну, в таком случае тебе надо сходить к мадам Вельден… А то она будет рассказывать всем, что тебя ищет полиция!

В замке входной двери повернулся ключ. Месье Шабо снял пальто, повесил его на вешалку, вошел в кухню и сел в свое кресло.

— Ты уже дома, Жан?

Он удивился, почему у его жены красные глаза, а у сына смущенный вид.

— Что случилось?

— Ничего!.. Я бранила Жана. Я хотела бы, чтобы он больше не приходил так поздно… Как будто ему неуютно здесь, в своей семье…

Она ставила на стол приборы, наполняя чашки. За едой месье Шабо читал газетную статью, комментируя ее.

— Вот эта история тоже наделает шума!.. Труп в плетеном сундуке… Наверняка иностранец и, конечно, Шпион…

Потом он переменил тему разговора.

— Месье Богдановский заплатил?

— Нет еще. Он сказал, что ждет деньги в среду!

— Он ждет их уже три недели! Ну что ж! В среду ты ему заявишь, что так продолжаться больше не может.

Воздух был тяжелый, отдающий знакомыми запахами; отблески света лежали на медных кастрюлях, яркие пятна на рекламном календаре, еще три года назад прибитом к стене и служившем газетницей.