Мысль, что он внесет в свое фронтовое решение этот корректив, с одной стороны, заметный, а с другой – все же не таких масштабов, чтобы все наново утверждать в Ставке, привела Батюка в хорошее настроение.

– А других предложений в связи с этим у тебя не будет? – спросил он Серпилина.

– Не будет.

– Это хорошо, – сказал Батюк, – а то я было подумал: раз прибавим тебе два километра справа, попросишь настолько же убавить слева. Имей в виду: за счет соседа справа расширю, а за счет соседа слева полосу армии не сужу. Вся прибавка за твой счет.

– Об этом не просим, Иван Капитонович, – сказал Захаров. – И при лишних двух километрах все равно остаемся богатыми.

– Да, воевать теперь можно, – сказал Батюк. – И вы действительно будете богатыми, не сравнить с тем, что мы когда-то с вами имели. – Он усмехнулся. – Тем более раз наносите главный удар, – и правого и левого соседа грабим в вашу пользу. Левого – еще ничего, а правого – догола. Он уж мне плакался!

Батюк взял телефонную трубку и приказал соединить себя с командармом, к которому хотел ехать Серпилин.

– Сам ему скажу, что ты приедешь.

И Серпилин понял и по его словам и по лицу, что Батюк твердо решил принять их предложение. А раз так, желает с самого начала взять все в свои руки. Поэтому сам и звонит.

– Здравствуй, Николай Семенович, – сказал Батюк, когда его соединили. – Твоего соседа слева сейчас пришлю поделиться с тобой соображениями и выслушать твои… Куда?.. А ты где сейчас?.. А!.. – Батюк искоса глянул на карту. – А он прямо туда к тебе и поедет. Жди его… Когда? – Батюк взглянул на часы. – Сейчас девять сорок пять. К одиннадцати тридцати будет… Ко мне ничего нет? После того, как встретитесь, позвони мне. Бывай здоров…

Слушая все это, Серпилин внутренне улыбнулся.

«Сам за меня решил – и куда поеду, и когда выеду, и за сколько буду. Даже и не подумал спросить меня, хотя я и командарм. Ума война прибавила, а характера не изменила».

– Он как раз там, где тебе надо, – в левофланговой дивизии в триста пятой, командный пункт – роща, южней Дятькова. – Батюк положил трубку. – Обедать не приглашаю. Время раннее – вам недосуг и у меня работа. Завтра у вас в корпусе или в дивизии пообедаем, если покормите» Приеду прямо с утра, к девяти.

– Разрешите… – Серпилин приподнялся, подумав, что разговор окончен и надо прощаться.

Но Батюк задержал его:

– Погоди. Мне в десять ровно к начальнику штаба работать идти; еще двенадцать минут имеем поговорить на вольные темы.

«Вон как, – подумал Серпилин. – Раньше у него это не было заведено. Удобно или неудобно для дела, а считал, что все идти и все тащить должны только к нему, раз он первый. Это новость!»

– Был вчера у вашего соседа слева, дал ему разгон, – сказал Батюк. – А знаете, за что? По тылам у него проехал – кругом медали блестят! Чем от войны дальше – тем больше! А когда в двух его полках людей построил, вижу, во всем строю ни у солдат, ни у сержантов наград нет. На двадцать человек – одна! Стал спрашивать: оказывается, больше половины давно воюют! А почему наград нет – дело известное: большей частью госпитали помешали! В госпитале награда не каждого офицера догонит, что говорить о солдате! Но… – Батюк вдруг, может даже незаметно для себя, так повысил голос на этом «но», что Серпилин понял, как он вчера разносил соседа слева. – Здесь-то время было! Здесь-то второй месяц стоим! Себя-то небось не забыли, наградных листов целые горы понаписали! А солдат молчит, свет не застит! Где же тут о его награде вспомнить! – Батюк посмотрел на Серпилина и, все еще не выйдя из вчерашнего возбуждения, громко, с угрозой сказал: – Завтра у тебя по полкам поеду… Смотри! Если и у тебя так же – при всех пристыжу!

– Возможно, и у нас есть промахи, – спокойно сказал Серпилин, подумав про себя, что есть и даже наверное. – Будем исправлять.

Батюк сердито посмотрел на него, но вспомнил, что Серпилин только что вернулся в армию.

– С тебя взятки гладки. Ты сам из госпиталя, – миролюбиво сказал Батюк, вместо того чтобы повысить голос, как собирался. – Но ты все время был, – повернулся он к Захарову, – с тебя и спрос. Если такая же картина, как у соседа, – достанется тебе на орехи! И смотри: после моего предупреждения мне там товар лицом не выстраивай, кто с медалями – тех вперед! Меня не надуешь!

– А вот это вы зря, Иван Капитонович, – сказал Захаров.

– Там зря или не зря, а предупреждаю.

– А я говорю, это вы зря, Иван Капитонович, – повторил Захаров, в пределах допустимого, но все же достаточно заметно для Батюка повысив голос.

– А ты теперь поменьше говори, побольше слушай, – сказал Батюк.

Пожалуй, слово «теперь» сорвалось у него помимо воли. Просто от воспоминания о том, как Захаров раньше, в армии, во время их споров, бывало, и стоял на своем, и оставался при своем. Слово «теперь» значило, что теперь этому не бывать, потому что теперь их обоюдное положение несоизмеримо с прежним. И все же давать волю этому слову не надо было! Батюк почувствовал это по наступившему в комнате молчанию и по лицу Серпилина. Мог бы, конечно, и скрыть свое неодобрение! Но не скрыл, не пожелал.

– А ты тоже хорош, – обратившись к Серпилину, чтобы как-то выйти из этого молчания, заговорил Батюк о том, о чем сегодня не собирался. – Смотрел список руководящих кадров, вижу, кого же он себе в замы подобрал! Генерала Кузьмича! Нашел себе, понимаешь, зама, не мог подобрать помоложе да пограмотней. Думаешь, если некуда его на войне деть, так надо к себе взять?

– Ничего, он нам обедни не испортит, – сказал Серпилин.

– Раз уж дали ему по старости лет генерал-лейтенанта, так и отправили бы командовать суворовским училищем! Самое ему место. И остатки здоровья бы там сохранил! А то опять на фронт полез, понимаешь, и опять, как на грех, у меня оказался.