Андре наклонился над ним, приложил ухо к его рту, попытался нащупать пульс.

– Он умер, - сказал Андре.

Да, Стриндберг умер. Этот рот, эти глаза...

Только пополудни мы вынесли его из палатки и оттащили к трещине в скале - шагов двадцать пять - тридцать.

Андре взял его хронометры, кошелек и другую мелочь. Я сунул в свой внутренний карман его записную книжку.

– Первый покойник в моей жизни, - сказал я.
– Я никогда не видел покойников.

– У меня не укладывается в голове, что это он, - отозвался Андре.

– Еще бы, - согласился я.
– Вместо молодого элегантного столоначальника - страшно худой человек с косматыми волосами и темной бородой.

Мы обложили тело Нильса Стриндберга камнями, нося их с берега к его могиле в расщелине. Борясь с усталостью, ходили взад и вперед, носили камни, пока не стемнело.

– Плохая могила, - сказал Андре.

– Как могилы зверобоев на Голландском мысу и острове Датском, ответил я.

Снег, целый день снег.

Мы с Андре начали сооружать фундамент. Я носил с берега воду в кастрюле и поливал снег, чтобы он смерзался в лед. Дело подвигалось медленно.

– Надо бы сложить пирамидку, что-то вроде памятника, на могиле Стриндберга, - сказал Андре.

Конечно. Но сперва надо закончить строительство зимовья, накрыть палатку снежным домом.

– Это не цинизм, - сказал я, - а элементарный факт: со смертью Стриндберга наши запасы возросли на тридцать процентов.

– Это не элементарный факт, - ответил Андре, - а голый цинизм.

– Цинизм? Беспардонная откровенность? В нашем положении, - сказал я, о цинизме можно говорить только в одном смысле. Ты знаешь, что я подразумеваю?

– Еще бы.

– Что ты сознательно втравил нас в затею, которая заведомо была обречена на провал.

Поужинали поздно: жареная медвежатина, малиновый сок, по два бутерброда с ливерной колбасой, жидкий кофе. В палатке было темно. Небо прояснилось, остро мерцали звезды, колыхалось северное сияние. Арктическая зима уже настигла нас. Как-то трудно было представить себе теплые солнечные лучи, которые согревали нас несколько недель назад.

– Я был вынужден, - сказал Андре.

– Вынужден?

– У меня не было выбора. Мы должны были стартовать.

– У тебя не было выбора. Мы должны были стартовать.

Два дня подряд сильный мороз, ясное небо. Инструмент лежал в лодке, и мы уже не думали о том, чтобы поточнее определить наше место. Отлеживаясь в палатке, иногда выходили прогуляться, собирали плавник. Андре начал второй дневник. Потепление, южный ветер, сильный снегопад. Мы продолжали строить хижину. Сгребали руками снег, клали его на готовую часть стены и поливали морской водой.

Андре преследовали поносы.

– Мало судорог, - сказал я, - так еще эти окаянные поносы.

Добро бы, пресловутая цинга. Но откуда судороги? Поносы? И эти непонятные нарывы?

Вечером Андре разделся и осмотрел свое тело.

– Три нарывчика, - сказал он.
– Один на ступне, другой в паху, третий в правой подмышке.

– И еще два на спине, - добавил я.

Он оделся и пожаловался, что в палатке жарко.

– Не жарко, - сказал я.
– У тебя температура. Судороги, понос, нарывы, еще и температура. К нашему лагерю явился белый медведь, и я выстрелил по нему в темноте. Не попал, но выстрел напугал медведя и заставил его уйти.

Пользуясь небольшим снегопадом, я продолжал трудиться над хижиной.

Температура воздуха опять начала падать, снег был сухой, мелкозернистый.

Андре лежал в спальном мешке. Раза два он подзывал меня, чтобы я растер ему мышцы ног, которые сводило судорогой. Он жаловался на жару. В палатке было минус два-три градуса.

– Надо сложить пирамидку над могилой Стриндберга, - сказал он.

– Когда дом будет готов, - ответил я.

– Он умер без мучений.

– Он даже улыбался, - сказал я.

Я продолжал работать, стена росла страшно медленно. Большой дом на льдине мы с Стриндбергом построили за две недели. Теперь была задумана гораздо меньшая хижина, но стало намного труднее добывать снег и лед.

– Хорошо еще, плавника много, - сказал я Андре, устроив передышку. Пригодится для крыши.

– Сейчас у меня совсем сил нет, - ответил он.
– Но дня через два смогу тебе помогать.

– Это хорошо.

– А что за день сегодня?
– спросил он.
– Какое число?

– Не знаю точно. Что-нибудь 12, 13 или 15 октября.