– Свободный аэростат, как известно, передвигается с той же скоростью, что воздух, - продолжал Андре.
– Конечно, я об этом знал еще раньше, и все-таки полное безветрие в гондоле поразило меня. флаг и украшающие шар цветные ленты висели неподвижно. Аэростат поднимался медленно, с равномерной скоростью. Мои органы чувств не воспринимали ни подъема, ни нашего движения на восток Мной владело странное ощущение, от которого я никак не мог отделаться, будто шар стоит на месте, а земля под нами уходит вниз и вращается на запад. Четти посадил аэростат на лугу возле дворца Богесунд. Сразу после посадки примчался на одноколке барон фон Хепкен. Он велел своим людям помочь нам с укладкой оболочки и угостил нас отличным обедом. В остроумной застольной речи он выразил сожаление, что может предложить нам всего-навсего фазана, который, увы, не залетает высоко.

Мы долго засиделись в погребке. Андре выглядел усталым, наша беседа говорил преимущественно он - перескакивала с одного предмета на другой.

Он не встал с места, когда уходил профессор Норденшёльд, только поднял руку в прощальном жесте.

– Помню, как "Вега" Норденшёльда подошла к Стокгольму, - сказал он. Это было в апреле, шестнадцать лет назад, величайший день в истории нашей страны. Двадцатью двумя месяцами раньше "Вега" начала свое плавание. Она проследовала вдоль берегов Норвегии, обогнула Нордкап, пересекла Мурманское море, миновала северную оконечность Таймырского полуострова, пробилась через все Восточно-Сибирское море, зазимовала там, где пролив Лонга переходит в Берингов пролив, и наконец достигла Иокогамы на востоке Японии. Там имелся телеграф, и Норденшёльд смог известить весь мир о том, что Северо-Восточный проход наконец побежден.

– Я был тогда ребенком, - отозвался я, - но помню, как прочел в "Эстерсундспостен" о возвращении "Веги".

– Вам двадцать шесть.

– Через несколько месяцев исполнится двадцать семь.

– А мне сорок два. Норденшёльду было сорок пять, когда "Бега" подняла якорь.

Он улыбнулся в третий раз за день, подозвал жестом официанта, попросил убрать чашки и коньячные рюмки и заказал бутылку портвейна.

– Обожаю портвейн, - сказал он и повернулся ко мне, все еще улыбаясь.

Вдруг я заметил странную особенность его взгляда. Его зрачки дрожали, бегали из стороны в сторону, часто-часто мелькая. Раньше я этого не видел, даже в его конторе, хотя мы там сидели друг против друга.

Эти бегающие глаза озадачили меня, и Андре так поспешно отвернулся, что я понял: он заметил мое смятение.

– В Токио Норденшёльда принял сам микадо Муцухито, - продолжал Андре.
– Обратный путь длился полгода и стал самым долгим в мире триумфальным шествием. Впервые один корабль обогнул весь Евразийский континент.

– Может быть, наш шар долетит до Японии, - сказал я.

– Вероятность очень мала, - ответил Андре.

На его лице промелькнула улыбка.

– Мой дорогой Френкель, - сказал он, - вы уже говорите "наш шар". Очевидно, вы тоже не прочь войти вечером в гавань Стокгольма, и чтобы вас приветствовали сотни тысяч ликующих людей, сверкали фейерверки, гремели пушки - верно? Можете не отвечать. Такие мечты только естественны для молодых людей. Они не противопоказаны и пожилым. Если перелет удастся, участников экспедиции Андре, возможно, будут приветствовать еще горячее, чем людей "Веги".

Я кивнул.

– А почему?
– Он поднял рюмку с портвейном.

– Потому что они покорят Северный полюс, - ответил я.

– Послушайте меня. Они будут величайшими героями нашего времени не только потому, что прошли над Северным полюсом, но и потому, что осуществили невыполнимое. Я говорю достаточно понятно?

– Пожалуй, - сказал я.

– Вам дается два дня. За это время продумайте все.

Ночь, день, потом еще ночь и, наконец, еще почти целый день.

Я ходил, прихрамывая, по улицам Стокгольма. Я плохо спал. Лежал в постели при зажженной лампе. Потолок был белый. Из четырех углов к середине тянулась сеть черных трещин, смахивающих на паутину. В углах они были четкие, широкие, словно начерченные тушью, но дальше заметно сужались, разветвлялись и совсем пропадали, так и не встретившись в центре потолка.

Я еще раз перечел книгу Нансена о его лыжном переходе через материковый лед Гренландии, этот замечательный рассказ о том, как осуществить невыполнимое.

Гренландская экспедиция Нансена с самого начала была обречена на неудачу. Упрямое безрассудство, безумная затея, ее автор совершенно не представлял себе истинного лица страшного края льдов и стужи, который он вздумал пересечь.

Гренландия, несмотря на путешествия Пири и Норденшёльда, оставалась до Нансена страной неведомого.

И выходит, в его неведении не было ничего особенною. Кто может знать что-либо по-настоящему о неизученном крае?

Отсутствие знания было исходной предпосылкой экспедиции.

Кто станет рисковать жизнью для исследования уже исследованных материков?

Нансен осуществил невыполнимое, совершил то, что считалось обреченным на провал.

Сходство между Нансеном и Андре было очевидным.

Андре считал исследование полярных областей естественной задачей для шведов.

"Норвежцы, - писал Нансен в своем письме норвежскому правительству девятью годами раньше, - не снарядили еще ни одной арктической экспедиции. И это несмотря на то, что норвежцы, без сомнения, лучше всех годятся для полярных исследований, обладают наибольшими предпосылками к тому, чтобы выносить арктический климат".