Тут поезд лязгнул вагонами, натянулся и тронулся, я со своими лаптями добежал до подножки и вскочил на нее. Наш вагон был последним…

– Да как же?! Возьми деньги, сынок! Лапти себе оставь, на здоровье, – услышал я и оглянулся. Дяденька быстро шагал по полустанку за медленно ускоряющимся вагоном. Он шел с протянутой рукой, в которой были деньги.

– Отец, оставь себе! Все нормально! – крикнул я.

Он быстро дошел до конца полустанка, сбежал по ступенькам вниз и зашагал по земле все быстрее и быстрее, не опуская руки. Он смотрел мне в глаза. В этих глазах были смятение, стыд и непонимание. Поезд шел все быстрее. Он побежал, все не опуская руки. Потом стал отставать, но бежал.

– Сынок, весь сенокос в них проходишь! – крикнул он, пробежал еще несколько шагов, остановился и медленно опустил руку. Я долго видел его, стоящим неподвижно…

Как же мне потом было стыдно! Я даже ушел в туалет и коротко расплакался. Мне было тошно и не хватало воздуха от стыда. Как я мог так сделать?… Не ресторанному же халдею я оставил щедрые чаевые… Я ругал себя за ту манеру, с которой говорил с тем человеком, за то, что обращался к нему на «ты». Хотя было видно, что он этого даже не заметил, не обратил на это внимания.

Я терзался тогда от того, что прикоснулся к чему-то большому, и, как выяснилось, важному и не чужому мне… Но коснулся глупо, бессмысленно и пошло… Когда мы доехали к вечеру до какого-то большого города, я уже успел успокоится, поспать. Мы купили в том городе такое вкусное мороженое, что я до сих пор помню его вкус. Ну и пиво тоже купили. На следующий день мы добрались до моря, и, как сумасшедшие, купались до самой ночи.

Когда сибиряки едут с юга домой, они почти всегда везут с собой фрукты. Эти фрукты тяжело везти, они бьются, дают сок, их так трудно упаковывать. И из всех этих персиков, абрикосов или медовых, больших груш до Сибири в более или менее приличном виде доезжает едва половина фруктов. Но их везут даже не для того, чтобы угостить родственников и знакомых, и даже не для себя. А просто невозможно отказать себе в покупке свежайших этих плодов, когда их так много, они дешевы, а главное, что они растут прямо на глазах, и можно посмотреть на сами деревья, увидеть валяющиеся в траве, истекающие соком персики или сливы. Увидеть, пнуть упавший плод ногой, и спугнуть тем самым пару ленивых южных пчел, которые совсем не похожи на поджарых и мускулистых сибирских коллег.

Еще фрукты везут сибиряки для того, чтобы при родственниках или знакомых вынуть из ящика яркий, мохнатый, но помятый от дорожных приключений персик и сказать: «Вот, позавчера сам с ветки сорвал. А сколько их там валяется, скажи, Галя!»

– Ой, там эти сливы и яблоки прямо на улице валяются, никто их не берет. У нас на рынке хуже продают, – подтверждает Галя. – Могли бы хоть варенья наварить, а то все пропадет.

– Да жизни они там не знают!

Вот ради этих слов и везут тяжелые фрукты, доплачивая за перевес багажа, беспокоясь и надрываясь.

Ради таких слов многое делается в Сибири. «Да они там жизни не знают», – звучит в Сибири по поводу всех не сибиряков. И в этих словах всегда есть не высокомерие, а какое-то снисходительное сочувствие, этакая жалость с едва заметной улыбкой на губах. С такой улыбкой смотрят взрослые и мудрые на неопытных и глупых. Сибиряки позволяют себе пожалеть всех: южан за то, что они не знают жизни и ничего серьезного и трудного не пережили, москвичей за то, что у них там, в Москве, суета, и жизни нет, питерцев за то, что они сильно умные, но настоящей жизни не знают, китайцев за то, что их много, японцев за то, что у них мало земли и они сами маленькие, желтые и странные, индусов за то, что те какие-то бесхарактерные и неприспособленные всё к той же жизни, американцев за то, что те, как говорят знающие люди, дураки и у них там не жизнь, африканцев за то, что они бедные, неграмотные, черные и у них там жарко, французов за то, что у них все шиворот навыворот, а простоты жизни нет, ну, чтобы по-простому, латиноамериканцев всех вместе, без разбора, за то, что они там где-то далеко, чего-то там танцуют, поют, а какая там у них жизнь – не понятно. Немцев сибиряки уважают, но тоже жалеют за их аккуратность, за то, что они там постоянно работают, за то, что у них все качественно получается, но жизни-то все равно нет…

– Что же это у них там делается?! Страх-то какой, – скажет какая-нибудь сибирская тетка, глядя по телевизору американский фильм, где какой-нибудь маньяк хитроумно, жестоко выслеживает и убивает одну красивую женщину за другой, на фоне Нью-Йоркских дебрей, а герой фильма – полицейский – все время отстает от него на полшага. Или смотрит фильм, вообще, про вампиров… Смотрит она такое кино: «Вот надо было до такого дожить, что делают?!» – бормочет она и качает головой.

А у нее самой старшего сына давно уже убили топором в какой-нибудь корявой пьяной драке, убили не со зла, а так… Дочь торгует на рынке невесть чем, и живет то с одним, то с другим, и пьет, не шутит. Младший сын сидит в тюрьме за то, что по глупости с друзьями что-нибудь украл, или угнал машину, или избил кого-то до полусмерти. А ее муж умер недавно, но всю их жизнь он пил, гонялся за ней по двору, а если догонял, бил…

– И еще показывают такое! – скажет она сама себе, выключая телевизор, когда кино закончится. Скажет сама себе, потому что сказать-то больше некому. Скажет, и пойдет чем-нибудь заниматься на кухне, позвякивать кастрюлями, что-нибудь засаливать, варить или просто ковыряться, так, по привычке…

Как и когда выработалось в Сибири и у сибиряков то самое «знание» и понимание, что есть «Настоящая жизнь»? Как укоренилось четкое понимание, что значит вести себя «по-сибирски» и «не по-сибирски». Границы этих правил ясны и проведены четко, в отличие от неясности и размытости границ самих сибирских территорий.

Каждый сибиряк знает, что он сибиряк, а значит, он обладает особенными качествами, и он знает эти качества… Сибиряк знает, что уже по факту места рождения он верный друг и честный товарищ, он открытый и мужественный человек, обязательно щедрый, готовый отдать и снять с себя последнее. Сибиряк – человек с острым чувством справедливости. Он обладает некой широкой душой и еще всем известным сибирским здоровьем. Если он ест, значит ест, если пьет, значит пьет. Он знает, что мелочность это плохо и ее в нем нет. Сибиряк на многое закрывает глаза, не суетится, и готов открыть душу при любом удобном случае всякому хорошему человеку. Но он не прощает вероломства, жестоко на всю жизнь обижается на ложь, подлость и двуличие. Не терпит жадности и просто продуманной прагматичности. В любом аккуратном, тихом и не пьющем человеке сибиряк готов увидеть хитрость, жадность и высокомерное презрение к себе.