У Морриса сразу посветлели глаза, и он, запинаясь, начал уверять, что не жаждет ничьей крови, когда я пресек для него всякую надежду на полюбовную сделку, объявив, что я оскорблен предложением судьи, который, очевидно, считает меня виновным, тогда как меня привело в его дом намерение опровергнуть клевету. В эту неловкую для всех минуту отворилась дверь, и слуга сказал:

— Вашу честь дожидается неизвестный джентльмен.

Тот, о ком он так доложил, без долгих церемоний вошел в комнату.

— Неизвестный? — отозвался судья. — Надеюсь, не по делу, потому что я сейчас…

Но гость его перебил.

— Дело мое довольно беспокойное и щекотливое, — сказал мой старый знакомец Кэмбел, ибо это был он, тот самый шотландец, с которым я встретился в Норталлертоне, — и я прошу вашу честь немедленно и внимательно его разобрать. Полагаю, мистер Моррис, — добавил он, остановив на моем обвинителе необычайно твердый, почти свирепый взгляд, — полагаю, вы превосходно знаете, кто я такой; вы, полагаю, не забыли, что произошло при нашей последней встрече на дороге?

Лицо у Морриса вытянулось, стало белым, как сало, зубы его стучали, весь его вид говорил о крайнем испуге.

— Бросьте праздновать труса, любезный, — сказал Кэмбел, — не щелкайте вы зубами, точно кастаньетами! Для вас, я думаю, не составит большого труда сказать господину судье, что вы встречались со мною раньше и знаете меня за человека состоятельного и почтенного. Вы отлично знаете, что вам предстоит прожить некоторое время по соседству со мной, и там у меня будет возможность и желание оказать вам ту же услугу.

— Сэр… сэр… я считаю вас почтенным человеком и, как вы говорите, состоятельным… Да, мистер Инглвуд, — добавил он кашлянув,

— я в самом деле так думаю об этом джентльмене.

— А мне какое дело до этого джентльмена? — раздраженно ответил судья. — Один приводит за собой другого, точно рифмы в «Доме, который построил Джек», а мне не дают ни отдохнуть, ни с друзьями побеседовать.

— Скоро мы вам дадим отдохнуть и побеседовать, сэр, — сказал Кэмбел. — Я пришел избавить вас от одного хлопотного дела, а не утруждать вас новым.

— Вот как! В таком случае вы здесь желанный гость, каким не часто бывает шотландец в Англии. Но не будем мешкать! Послушаем, что вы можете нам сообщить.

— Надеюсь, этот джентльмен, — продолжал шотландец, — говорил вам, что ехал в компании с человеком по имени Кэмбел, когда имел несчастье потерять свой чемодан?

— Он ни разу не упомянул в своих показаниях этого имени, — сказал судья.

— Ага! Понимаю, понимаю, — подхватил Кэмбел. — Мистер Моррис по своей деликатности остерегся втягивать чужестранца в судебный процесс на английской земле; но я отбросил всякую осторожность, когда узнал, что мое свидетельство необходимо, чтобы оправдать тут одного честного джентльмена, Фрэнсиса Осбалдистона, на которого пало ложное подозрение. А потому, — добавил он строго, остановив на Моррисе тот же твердый взгляд, — не будете ли вы любезны подтвердить судье Инглвуду, что мы действительно в нашем путешествии проехали вместе несколько миль по собственной вашей настойчивой просьбе, которую вы повторяли снова и снова в тот вечер, когда мы стояли в Норталлертоне, и что я вашу просьбу сперва отклонил, но позже, когда я вас нагнал на дороге близ Клоберри Аллерз, я сдался на ваши уговоры и, отказавшись от намерения продолжать путь на Ротбери, согласился, на свое несчастье, поехать с вами дальше, куда вам было нужно.

— Как ни печально, это правда, — отозвался Моррис, не поднимая головы, которую держал склоненной в знак покорного подтверждения всех фактов, подсказываемых ему Кэмбелом в этом длинном наводящем вопросе.

— Полагаю, вы можете также клятвенно подтвердить перед его милостью, что я наилучший свидетель по вашему делу, так как неотступно держался рядом с вами или близко от вас во время всего происшествия.

— Наилучший свидетель, несомненно, — сказал Моррис с глубоким и тяжелым вздохом.

— Если так, почему же, черт возьми, вы ему не помогли? — спросил судья. — Ведь разбойников, по словам мистера Морриса, было только двое. Вас было, значит, двое против двоих, и оба вы крепкие молодцы.

— Сэр, позвольте мне заметить вашей милости, — сказал Кэмбел, — что я всю свою жизнь отличался тихим, миролюбивым нравом, никогда не вмешивался в ссоры и драки. Вот мистер Моррис, который, как я догадываюсь, состоит или состоял в армии его величества, мог бы с полным для себя удовольствием оказать сопротивление грабителям, тем более что ехал он, как я опять-таки догадываюсь, с крупными деньгами; а я — мне нечего было особенно защищать, и как человек мирных занятий я не хотел подвергаться риску в этом деле.

Я поглядел на Кэмбела. Думается, никогда не доводилось мне видеть такого, как у него, разительного несоответствия между словами и выражением лица, когда, с твердой, дерзкой суровостью в резких чертах, он заговорил о своем миролюбии. Легкая ироническая улыбка играла в углах его рта, помимо воли выражая как будто тайное презрение к человеку мирного нрава, за какого он счел уместным себя выдавать, и улыбка эта наводила на странную мысль, что он был причастен к ограблению Морриса отнюдь не как пострадавший вместе с ним попутчик и даже не как зритель.