Сатана поднял скипетр над головой Ганса, и тот съежился. Однако не молнии обрушились на гестаповца, его окутало тихое и ласковое сияние. Грубое лицо Ганса заколыхалось, словно отраженное в воде. Оно становилось одухотворенным, яснели свинцовые глаза; осанка приобретала неуловимую легкость и воздушность. Секунду спустя к величайшему изумлению изгнанников, в том числе и моему, штандартенфюрер СС стал… ангелом! Нежноликим, сверкающим непорочной белизной ангелом!

Приближенные сатаны вскрикнули от восторга и захлопали в ладоши, зашелестели крыльями ангелы, а гулкие своды храма (на боковом экране) огласились ревом, воплями «Ура!». Вместе со всеми я аплодировал, хохотал (на меня напал вдруг неудержимый хохот) и кричал:

— Браво! Остроумно!

При этом изо всех сил, сцепив зубы, старался сохранить свое «я» и смотреть на все со стороны. «Черта с два, сегодня не поддамся», — твердо решил я. Но вот под купол храма на метле взлетела ведьма, потом другая. К ним присоединились черти, вонючие гарпии. И свистящей вьюгой закружилась, завертелась нечистая сила. Гам, вой, удесятеренный эхом, нарастал, набухал до необоримого безумия… Не заметил, как сатанинский хоровод вихрем подхватил меня, и мое «я» рассеялось в нем без остатка. Я аплодировал с упоением, хлопал в ладоши до сладкого умопомрачения, до потери сознания. Неужто я опять выл и визжал? Не помню.

Ночью я уснул не скоро. Ворочаясь с боку на бок, пытался понять: ну хорошо, шабаши привычны для нечистой силы, уж так она запрограммирована литературной и фольклорной традицией. Но причем тут люди? Неужели никто из исторических персонажей не может устоять?

— Никто, — заверил меня утром Алкаш. — Был когда-то давно один исторический тип. Вот он мог устоять. Его признали психически ненормальным и сожгли.

Кстати, в тот же день Алкаш получил медаль и тем самым подтвердил свое право на жизнь. Он наконец-то преодолел свой страх перед лесной «нечистой силой», перед безобидными, в сущности, русалками и водяными. Алкаш проник в лес и, проявив незаурядную храбрость, притащил, буквально приволок оглушенного штурмбанфюрера — оказался тот слишком буйным и драчливым. Потому-то, как видно, он был сразу с двумя железными крестами.

С Памятью что-то случилось. Все зло, переполнявшее ее исторические недра, она несколько дней подряд выплескивала не в виде драконов или ведьм, а в образах реально живших людей. И почему-то это были непременно штурмбанфюреры. Клапан какой-то для них приоткрылся, что ли?

У многих штурмбанфюреров были железные кресты. Теперь почти каждый вечер сатанинские вакханалии проходили торжественно и шумно — Гроссмейстер получал награды.

Для всех гестаповцев находилось привычное для них дело. За городом строился концлагерь, многие церкви, храмы, синагоги переоборудовались под филиалы ЦДП. Какой-то штурмбанфюрер предложил: когда в соборе Парижской богоматери и в других храмах-филиалах начинались пытки (а начинались они с утра), на их башнях должны звонить колокола.

— Остроумно! — одобрил Мурлыкин, довольно жмурясь и потирая руки.

Жуткий, цепенящий душу колокольный звон и впрямь приводил изгнанников в трепетное послушание. Меня же он по утрам будто ледяной водой окатывал. Почаще старался быть рядом с дядей Абу — вестником мира, где меня будили птицы и пастушья свирель, а не страшное буханье колоколов.

К сожалению, друга моего детства начали томить недобрые предчувствия.

— Со мной что-то происходит, — грустно усмехаясь, сказал дядя Абу. — Джинн заболел. Вчера обнаружил, что энергетические вихри иногда переходят в упорядоченные биологические структуры.

— Но это же хорошо! — обрадовался я. — Ты очеловечиваешься!

— А с тобой что будет, малыш? Ничем не смогу помочь, когда стану обыкновенным и немощным человеком. Любой замухрышка дракон прихлопнет меня, как муху.

— Мы вернемся домой, в человеческий мир.

— Обратной дороги мне нет, — безнадежно махнул рукой дядя Абу.

Он выпил стакан вина, потом еще. Щеки дяди Абу порозовели, взгляд повеселел. И заговорила в нем, закипела неуемная вселенская сила; она распирала его, клокотала и рвалась наружу.

— Но джинна еще рано хоронить! — вскочив на ноги, воскликнул дядя Абу. — Я еще покажу себя, тряхну богатырской силушкой.

И джинн показал себя: топнул ногой, и каменные стены кафе вместе с лепным потолком, крошась щебнем, рухнули в гулкую бездну. Я с перепуганными конвоирами и официантками очутился на обломке скалы — небольшом астероиде. Вокруг — ледяная тьма бесконечности. Дядя Абу прыгнул в нее и расплескался… вселенной. Огненными колесницами вращались спиральные галактики, искрились звезды, медленно проплывали кометы.

Одно из шаровых звездных скоплений перестроилось в люстру, из мглы неясными контурами выступали стены и красиво расписанный потолок кафе. Уменьшаясь, вселенная затуманилась, закружилась сияющим дымом и свернулась в не менее сияющего дядю Абу.

— Ну и как? — посмеиваясь, спросил он.

— Бутафория, дешевый спектакль, — сказал я, желая несколько охладить пыл дяди Абу.

И тотчас пожалел о сказанном. Сгорбившись, дядя Абу сел за стол с таким понурым видом, что я и не знал, как его утешить.