Окончили короли - опять славу пропел хор, подошли девчата за "благодарностью": в большой платок бросают яблоки, и пряники, и деньги.

После вечерней трапезы - гости: пришла "позреть" на зажженную елку вся семья хозяина моей избы.

Сама "газдына" красивая, статная, - и дети - Ганка светлоглазая, Маришка чернобровая, Сузанка русая. Есть еще и Нелка - двухлетняя, у нее воспаление легких, но все же в платок закутали, принесли, и Жошка - ей год, она хворая, немочь в глаза ударила. Ее принесли на испытание: увидит ли елку со свечами или точно слепая. {95} У девчат юбки зашнурованы под грудями - тесно, тесно. На богатых десять юбок. У самых бедных - пять или шесть. Рубахи вышиты, безрукавка, вроде плахты, вся в узорах, гладью или накладными. В косах ленты. И ожерелья, бусы, серьги, браслеты.

У женщин волосы прической, голова повязана платками с чудесными узорами, краскам и замысловатости которых могли бы позавидовать парижские модницы.

Под окном парни поют веселые песни. Снег скрипит под ногами. Бьют часы церкви. Гости уходят. Елка дотушена; все апельсины розданы - оказались самым ценным подарком. Есть их никто не станет. Все положат "золотое яблоко" в красный угол.

В первый день Рождества - гуляем. По льду реки - туда, где за Вагом машет снежными ветвями седой кустарник да сосна. Воздух острый, пьяный, ни ветерка в синем небе, встают Татры белой грядой, сверкает солнце на голубеющем льду их вершин, чернеют хвойные леса на склонах гор, а выйдешь из котловины, поднимешься на холм - и внизу разбежались острые со скатами крыши важецких изб, и только изредка, среди соломы и теса мелькнет черепичная кровля.

В светлом высоком храме - служба. Огромные окна. Гремит орган. Над скамейкой - вешалки, и висят на их деревянных рогах шляпы с узкой малиновой тесьмой и шляпы с петушиными перьями - это с гор спустились охотники - и бараньи шапки пастухов. А если с хор взглянуть, налево - женщины: впереди старухи, темные платки, черные юбки в крапинах, позади цветником, - в малиновых, красных, синих юбках, с красными платочками на плечах и жидких волосах, - девчата и молодухи.

Проповедь простая: что растет в Палестине, как там {96} люди живут. Почти урок географии. Но все крестятся истово: все верят - иначе какой же смысл труда и забот, для чего одинаковые дни и столетия. Смиренной душой надеются на смутное бессмертие, потому что не по заслугам спасен будешь, а за веру. Простая вера, как люди, как эта скудная земля, как эта жизнь; древняя, точно эти избы, точно это Рождество, пришедшее из тысячелетий, вновь и вновь.

Вечером гулянка... Просят и меня. Несу угощение, как и все приглашенные: смесь спирта с водой и сахаром, прокипяченную на сильном огне. Эту "паленку" пьют большими жбанами в круговую. Начинают с хозяина и почетных гостей, сидящих на лавках. Закуска - вяленая оленина и лепешки из гороховой муки. Изба, в которую позвали, полна народу. Говорим с серьезными людьми - о политике. "А кто в Польше то король?" спрашивает меня усатый хозяин. "Нет там короля" - говорит парубок в расшитой свитке. Но ему не верят. Идет большой спор. Какой то бывалый человек - видимо авторитет по иностранным делам - заявляет, что ему все доподлинно известно: он "до самой границы ходив, в мадьяршине жил, в неметчине жил." В Польше король и злой, презлой.

Жбан гуляет. Паленка варится на докрасна раскаленной печи. Душно до одури. Девчата разуваются - для танцев. Толпа обивается к стенам и лавкам ловко и скоро пляшут босые девчата, сперва одни, потом с парнями. Мелькают голые ноги вокруг черных сапог и белых валенок, под визгливые звуки чорбы; а замолкнет чорба на коленях у кривого музыканта - загремит итальянка, закружится хоровой пляс, да так, что едва не погаснут два сальных огарка, освещающих избу. А в сенях пляшут мальчишки и девчонки, выгнанные из избы {97} за недостатком места, и шумят пьяные голоса под окном - ссорятся из-за хитрой Маришки татранские пастухи.

К полночи - конец. Степенные старики разнимают дерущихся, ведут домой перелившихся: жестока шестидесятиградусная горячая паленка.

Вот и Рождество прошло. Завтра опять - забота и работа, будни.

Идем домой через мост: два бревна, превратившихся в гигантскую сосульку. Огромный железный фонарь несет впереди нас сонный Янко. Ни зги не видать. Идем по льду, по снежным ухабам. Брешут псы. Теплом курятся овины, с гор рывками слетает колючий ветер, над Вагом встает туман - снег на деревьях - точно вишневый цвет весною.

Дома - стужа. Вода па столе замерзла. Пусто, темно, страшно. Мудрые книги, сверкающие города, - все это призрак, небыль. И что царства и короли, умная любовь, пышные слова! Вот она - простая правда. Зажглась звезда, прославили Христа, услышали молитву, забылись в вине и пляске, (порвались от труда - скудное веселье, убогое бытие, круговорот рождения и уничтожения, безымянность человеческая - среди этой ночи, среди гор, в этом молчании земли и беззвездного неба. И нет желаний: только скорее ощутить тепло под огромной периной, забыться, уснуть.

...А провожало меня множество народа. Янко нес чемодан. На станции с обожанием глядел на поезд. По две кроны в месяц, и через десять лет поедет и он в Прагу...

{98}

ГОРОД ЯНА ЖИЖКИ

Шестого июля 1415 года, мимо кладбища, на котором горели его книги, Яна Гуса провели sa городские ворота Констанца: на лужайке был приготовлен большой костер из дерева и соломы.

Когда прах Гуса и пепел его сочинений были брошены в Рейн, король Сигизмунд и прелаты поздравляли друг друга с победой над ересью.